Владимир Тубольцев - В дебрях урманы

По команде Константина поднимаемся с травы и подходим к рюкзакам. Они стоят, подпертые рогульками, на стволах упавших деревьев. Вот моя поклажа уже на спине. Широкие лямки врезаются в плечи и сдавливают грудь. Тяжесть пригибает к земле, и позвоночник напрягается, как струна. Вешаю на шею ружье и фотоаппарат.

Медленно трогаемся в путь. Охотник идет впереди, за ним – Сашулька, я – замыкающий.

Первые шаги даются с трудом. Ноги то и дело застревают во мху, траве и валежнике. Каждую минуту теряешь равновесие. Вот когда начинаешь понимать пользу третьей опоры. Рогулька изгибается тугим луком, вонзаясь во влажную землю, упруго вибрирует под тяжестью тела. Если бы не эта удивительная палка в руке, я давным-давно был бы уже на земле.

Ружье и фотоаппарат болтаются на шее, иногда больно ударяют в грудь. Теперь мне лучше приходится понимать, что такое каждый лишний грамм груза.

Поминутно смотрю на часы. Как медленно тянется время! Вот-вот хочется крикнуть Константину, чтобы сделал привал. Прошло уже десять минут, двенадцать, четырнадцать…

– Володя, – слышу долгожданный голос охотника, – у поваленного дерева делаем привал.

– Наконец-то, – радуюсь я.

Теперь все мое внимание сосредоточено на поваленном дереве. До него еще сто метров, пятьдесят, десять. Вот оно, дерево, поваленное бурей. Поворачиваюсь к нему спиной и опускаю на его твердь свой проклятый груз. Снимаю с шеи ружье и фотоаппарат и опускаю на землю. Освобождаю плечи от лямок и рогулькой подпираю рюкзак, чтобы не упал. Вижу, как Константин валится на траву, – и делаю то же самое.

Мокрая от пота рубашка прилипла к телу, за воротник куртки попали иголки от кедра, кусочки веточек и щекочут шею. Но никаких движений делать не хочется, одно желание – неподвижно лежать на земле и наслаждаться покоем и прохладой травы.

На отдых уходит столько же времени, сколько и на ходьбу. Поднимаемся, взваливаем на себя рюкзаки и идем дальше.

Первые километры пути – величайшее испытание моральных и физических сил. В голову начинают приходить разные мысли. Что привело меня сюда? Воспитание сына? Да. А не дурость ли это? Зачем такие испытания? Разве нельзя было найти на месте подходящие методы? Разве нужно было ехать в такую даль, чтобы ломать свой хребет?

Порой приходили в голову самые несуразные мысли. Хотелось без разговоров повернуть назад, добраться до бараков, дождаться попутки, махнуть на все рукой и ехать отсюда без оглядки. Но мне было стыдно перед столькими людьми, которым я рассказывал о цели моей поездки, стыдно перед сыном показать свою слабость. Раз я уже прошел три-четыре перехода по пятнадцать минут, то неужели не выдержу остальной путь? Я утешал себя мыслью, что с каждым днем, после каждого завтрака, обеда и ужина, рюкзаки будут становиться легче. Огромным усилием воли я подавлял в себе слабость духа.

Затемно добрались до первого зимовья. С каким наслаждением я сбросил с плеч режущую тяжесть! Впереди – десять-двенадцать часов отдыха!

Сашулька обежал вокруг зимовья и с тревогой закричал:

– Тут все окна разбиты!

– Медведь хозяйничал, – пояснил Константин. – Видите банки в траве? Они все измятые и с дырками. Это его работа.

Обошли вокруг зимовья, сладостно расправляя уставшие плечи. Зимовье – маленький низенький домик, три на три метра, с единственным маленьким оконцем без стекол. Сорванная с петель узенькая дверь лежала в стороне. Метрах в пяти от зимовья валялись с полсотни уже заржавевших консервных банок из-под тушенки, сгущенного молока, рыбы. Каждая банка была сплюснута могучими лапами зверя, в ржавом тонком железе зияли дыры от клыков и мощных когтей.

– Вот беды-то наделал хозяину, – с огорчением произнес Константин, – тут ведь продуктов было на целый сезон.

– Что ж теперь хозяин будет делать? – спросил я.

– Трудно сказать. Если бы Гриша пришел пораньше, то он мог бы еще забросить продукты на машине, что изредка приезжает к лесорубам. А если придет поздно, то считай, что сезон пропал.

Зашли внутрь зимовья. Справа, в углу, маленькая плита, сложенная из камней. Рядом с ней – горка сухих дров. В левом углу висел шкаф с алюминиевой посудой на полках. Рядом с плитой, во всю стену, просторные голые нары. У разбитого окна стоял стол, на котором валялись осколки стекла. У стола – пара грубо сколоченных табурета. Над нарами висела пожелтевшая от старости карта СССР.

Медведь прилагал большие усилия, чтобы забраться внутрь: сорвал окно, дверь, исцарапал когтями и клыками притолоку. Но в узкие дверь и окно он не влез, а вековые бревна кедра, почти по полметра толщиной, перегрызть он не смог. Он запускал лапы в окно и дверь и загребал ими все, что попадалось. Но каким образом он наткнулся на консервы – догадаться было трудно.

– Вот такая пакость может случиться с каждым из нас, – угрюмо проговорил Константин, – за это медведей мы и не любим. А этот где-нибудь шастает поблизости. Если Гриша обозлится и у него нет в запасе продуктов, то медведя придется отстреливать: он может напакостить и другим охотникам.

Нехорошее чувство шевельнулось в душе. Если мы обнаружим вот такой же разбой в зимовье Константина, то все наши планы будут разрушены. Поэтому жалости к медведю, которого могут отстрелять охотники, не было.

Константин распределил обязанности: мы с сыном будем заниматься приготовлением обеда, а сам он будет готовить постели.

Наколоть дрова и разжечь их внутри плиты казалось мне делом простым. Я вытащил из бокового кармана рюкзака топор, взял несколько поленьев, положил один конец на пенек, а другой на землю, размахнулся топором и… В тот же миг что-то тяжелое ударило меня в лоб. Помутилось в глазах, топор выпал из рук, и я без сил опустился на землю, обхватив голову руками.

Сашулька испугался и закричал:

– Дядя Костя, папка голову разбил!

Услышал озабоченный голос товарища:

– Вот беда мне с вами, городскими. Даже дров не умеете нарубить!

Он обследовал мою голову, обработал ушиб спиртом и туго забинтовал голову полотенцем.

– Ну, кто ж так рубит дрова! – сокрушался он. – Лезвие топора нужно направлять не поперек полена, а наискосок. И рубить несильно, иначе дрова будут разлетаться в стороны и могут покалечить. Кроме того, под поленом должна быть какая-нибудь опора. Тонкие чурки можно ломать легким ударом обуха. Ясно?

Охотник взял полено, уложил на колодину и, размахнувшись, нанес удар топором. Острое лезвие наискосок вошло в древесину, на одну треть толщины полена. Перевернув его, Константин нанес еще один удар. Затем прислонил полено к колодине и легко ударил обухом топора в середину. С сухим треском полено развалилось пополам.