Жюль Верн - Таинственный остров (перевод Игнатия Петрова)

— Посмотрим, — сказал Сайрус Смит, не спуская глаз со своего «больного».

Колонисты повели неизвестного к устью реки Благодарности и оттуда все вместе взобрались на плоскогорье Дальнего вида.

Подойдя к опушке леса, к величественным деревьям, листву которых колыхал ветерок, неизвестный остановился и полной грудью вдохнул опьяняющий лесной воздух.

Колонисты стояли позади него, готовые броситься за ним при попытке скрыться в лесу.

Действительно, одну секунду незнакомец как будто собирался прыгнуть в воду Глицеринового ручья, чтобы переплыть на тот берег, к лесу, но почти мгновенно он овладел собой, отступил на несколько шагов, опустился на землю, и две крупные слёзы покатились из его глаз.

— А! — воскликнул инженер. — Ты плачешь? Значит, ты снова стал человеком!

Несчастный действительно плакал. Какое-то воспоминание мелькнуло в его дремлющем сознании, и, как сказал Сайрус Смит, слёзы возродили в нём человека.

Колонисты отошли в сторону, чтобы неизвестный не чувствовал стеснения. Но ему и в голову не пришло воспользоваться своей свободой, чтобы бежать. Спустя некоторое время Сайрус Смит отвёл его в Гранитный дворец.

Дня через два неизвестный впервые проявил желание принять участие в повседневных заботах колонии. Было очевидно, что он всё слышал, всё понимал, но почему-то упорно не хотел разговаривать.

Однажды ночью Пенкроф, приложив ухо к перегородке его комнаты, услышал, как он бормочет:

— Нет, не здесь! Ни за что!

Моряк рассказал своим товарищам об этом.

— Здесь кроется какая-то грустная тайна, — сказал Сайрус Смит.

Незнакомец взял однажды лопату и отправился работать на огород. Временами он бросал работу и, опершись на лопату, подолгу стоял в глубоком раздумье. Инженер посоветовал своим спутникам не тревожить его в такие минуты и уважать его стремление к одиночеству. Если нечаянно кто-либо из колонистов подходил к нему в это время, он, рыдая, убегал.

По-видимому, его терзали угрызения совести. Гедеон Спилет не удержался и как-то высказал такую мысль:

— Он не говорит потому, что ему нужно начать с тяжёлых признаний.

Так или иначе, но колонистам пришлось запастись терпением и ждать.

Через несколько дней, 3 ноября, неизвестный по обыкновению прервал работу. Лопата выпала из его рук, и Сайрус Смит увидел, что он плачет. Движимый непреодолимым чувством сострадания, инженер подошёл к нему и, опустив ему руку на плечо, участливо спросил:

— Друг мой, что с вами?

Неизвестный отвёл глаза в сторону, а когда Сайрус Смит захотел пожать его руку, живо отступил на несколько шагов.

— Посмотрите мне в глаза, друг мой, — твёрдо сказал инженер, — я этого хочу.

Неизвестный поднял на него глаза, словно загипнотизированный, и рванулся, чтобы убежать. Однако почти в ту же секунду в его лице произошло какое-то изменение. Глаза его метали молнии. Слова теснились на его устах. Видно было, что он не в силах больше молчать. Наконец, скрестив руки на груди, он глухим голосом спросил:

— Кто вы?

— Такие же потерпевшие крушение, как и вы, — ответил Сайрус Смит, взволнованный до глубины души. — Такие же люди, как вы!

— Такие же люди, как я? Нет!..

— Вы среди друзей, — настаивал инженер.

— Среди друзей?.. У меня — друзья? — воскликнул неизвестный, закрывая лицо руками. — Нет!.. Никогда… Оставьте меня! Оставьте меня!

И он убежал к морю и там долго неподвижно стоял. Сайрус Смит вернулся к своим товарищам и передал им эту сцену.

— Да, в жизни этого человека есть какая-то мрачная тайна. Мне кажется, что и сознание-то в нём проснулось от угрызений совести…

— Да, странного человека мы привезли! — сказал моряк. — У него какие-то подозрительные тайны.

— Которые, тем не менее, мы должны уважать! — живо возразил Сайрус Смит. — Если даже он и совершил в прошлом какой-нибудь проступок, то он достаточно жестоко был наказан за него, и да простятся ему грехи его.

В продолжение двух часов неизвестный оставался один на пляже, погрузившись в воспоминания о прошлом… видимо, очень печальном прошлом. Колонисты не теряли его из виду, но и не нарушали его одиночества. По истечении этого времени он как будто принял решение и твёрдыми шагами подошёл к инженеру.

Глаза его были красны от пролитых слёз, но он больше не плакал.

— Вы англичанин? — спросил он Сайруса Смита.

— Нет, американец, — ответил инженер.

— Ага! — сказал незнакомец и вполголоса добавил: — Это лучше!

— А вы, мой друг? — в свою очередь спросил инженер.

— Англичанин, — ответил тот.

И, словно эти несколько слов стоили ему огромного напряжения, незнакомец поспешно повернулся и зашагал взад и вперёд по берегу реки Благодарности в состояний сильнейшего возбуждения.

Через некоторое время, проходя мимо Герберта, он вдруг остановился и сдавленным от волнения голосом спросил:

— Какой у нас месяц?

— Ноябрь, — ответил юноша.

— А год?

— Тысяча восемьсот шестьдесят шестой.

— Двенадцать лет! Двенадцать лет! — вскричал незнакомец и снова зашагал.

Герберт поспешил передать колонистам этот разговор.

— Несчастный потерял уже счёт годам! — воскликнул Гедеон Спилет.

— Да, — ответил Герберт. — Видимо, он провёл двенадцать лет на своём островке!

— Двенадцать лет! — сказал Сайрус Смит. — Двенадцать лет полного одиночества… с каким-то пятном на совести!.. От этого помутился бы самый светлый ум!

— Мне почему-то кажется, — добавил Пенкроф, — что этот человек не потерпел крушения, а был высажен на остров Табор в наказание за какое-то преступление.

— По-моему, вы правы, Пенкроф, — заметил журналист. — Но если это так, то нет ничего невозможного в том, что те, кто его высадил на остров, в один прекрасный день вернутся за ним.

— Но, не найдя его на месте, — сказал Герберт, — они решат, что он умер…

— В таком случае, — заявил Пенкроф, — надо вернуться и…

— Друзья мои! — перебил его инженер. — Не стоит обсуждать этот вопрос, покамест это только предположения. Несчастный жестоко наказан за свои ошибки, какими бы тяжёлыми они ни были. Он сам изнемогает от желания покаяться в них перед нами. Не будем же спешить с выводами! Не сегодня-завтра он сам всё нам расскажет, и тогда мы узнаем, как нам следует поступить. Только он может сказать нам, была ли у него надежда когда-нибудь вернуться на родину. Впрочем, я лично в этом сомневаюсь.

— Почему? — спросил журналист.

— Потому, что, если бы у него была уверенность, что настанет день, когда за ним приедут, он ждал бы терпеливо этого дня и не бросал бы записок в море. Нет, я склонён думать, что он был обречён умереть в одиночестве на этом островке, не увидев людей.