Татьяна Филатова - Тром

– Но почему утром? Вы же можете успеть вернуться и до утра, – возмутилась Шерен.

– Ночью опасно идти, а мы без коня, – ответил отец, – мы проведем эту ночь там, с мамой…

Когда Шерен с Тереком зашли в дом, а отец убедился, что тот закрыт изнутри, мы выдвинулись в путь. За нашим полем был большой зеленый холм, покрытый мягкой травой, перейдя который, мы увидели на горизонте скалы и пещеры. Я знал о них, мы в детстве с Тереком играли на этом холме и видели эти скалы, но подходить к ним нам было запрещено. В одной из них покоились предки нашей мамы, в другой-отца. Возможно, что и другие люди здесь хоронили своих близких. Я не знал этого, не знал, часто ли здесь кто-то бывает, ведь так близко впервые подходил к этим пещерам.

Вся наша дорога заняла около двух часов. Солнце постепенно двигалось к своему закату, окрашивая зеленую траву под ногами в багровый оттенок. Такая же багровая зелень осталась на нашем поле в том месте, где человек со шрамом лишил жизни нашу любимую матушку. Все то время, пока мы с отцом шли, мы молчали. Мы везли телегу. Наш дорогой груз. Я видел, как тяжело отцу, но душе его было намного тяжелее, чем телу. Ведь часть его души сейчас лежала за нашими спинами, замотанная в свой последний наряд. Я не знал, что сказать отцу, зато он знал, что сказать мне. Вот только не знал, как.

Когда солнце еще немного освещало верхушки скал, мы дошли к нужной нам пещере. Я не знаю, как отец здесь ориентировался, но он без сомнений указал именно на нее. Лишь у пещеры мы прервали молчание. Вход в нее был привален огромным камнем, который даже я с трудом смог сдвинуть с места. Отец хотел мне помочь, но я сказал, что справлюсь сам. Если быть откровенным, я не совсем был уверен, что мне одному это под силу, но я хотел, чтобы отец отдохнул. Он выглядел очень уставшим. В отличии от нас, своих детей, он дал волю чувствам лишь тогда у окна, когда только занес маму в дом. Ведь не спроста мы молчали в пути. Он внутри изводил себя мыслями и сожалениями о потере.

Воздух в пещере был сырой и затхлый, но я на другое и не рассчитывал. Солнце стремительно садилось, однако в пещере было темно даже, наверное, когда оно стояло в зените. Отец занес дрова вовнутрь, ловко и быстро разжег костер немного дальше от входа, и я наконец-то смог разглядеть каменную комнату изнутри. Она была достаточно большой, на земле лежало множество небольших камней. Пещера находилась внутри скалы, поэтому и пол, и стены были из камня. В дальней стене я увидел высеченные отверстия, большинство из которых были закрыты камнями. Только одно было пустым.

– Это для мамы? – спросил я.

– Да, – ответил отец, – пойдем, скоро наступит ночь.

Мы вышли на улицу, подошли к телу матушки. Отец сложил на нее свои руки, наклонился и прошептал ей: «Прости…».

Бережно мы отнесли ее, положили в приготовленное для нее место и заложили его камнями настолько плотно, чтобы никто не смог нарушить покой почившей. Все это было сделано тихо, без слов и без слез. Но каждый из нас рыдал внутри себя, словно малое дитя.

Отец попросил помочь теми камнями, что были покрупнее, заложить вход в пещеру изнутри, чтобы ночью к нам не смогли пробраться дикие звери. Затем мы сели у костра. Рядом с отцом лежал тот самый большой молоток, который он взял из дома. Я не понимал, для чего. Тишину прерывал лишь треск бревен, которые, сгорая, извергали из себя яркие огоньки искр, отбрасывая на стены пещеры различные бесформенные тени. Безумно мрачное зрелище, особенно для места, где лежат покойники.

Думать о чем-либо у меня не получалось. Я пытался осознать утрату, но все казалось необычным страшным сном, от которого я вскоре обязательно должен пробудиться. Я поднес руку к огню надеясь, что его жар мне не будет ощутим, но огонь укусил меня и я перевел свой взгляд с костра на ярко освещенное лицо, находившееся напротив меня. Впервые за сегодня я смог разглядеть испуганные глаза своего отца.

– Поговори со мной, – сказал я ему. Он ответил:

– Поговорю, сынок, обязательно поговорю, только не знаю, как начать разговор…

– Дело в маме? – спросил я. – Ты не можешь говорить из-за переживаний? Отец, мне тоже тяжело, я не знаю, какие слова сейчас будут правильными, но…

– Дарет, – перебил меня отец, – дело не только в маме.

– А в ком еще?

Отец повернул голову в сторону стены, которую костер плохо освещал. Я понял, что с этой стеной что-то не так, еще когда мы только вошли, но тогда мне было некогда ее разглядывать вблизи. Выбрав полено, которое лежало у края костра, и одна его часть еще не была охвачена огнем, я взял его и поднес к стене. Я увидел, что в этой стене было не так: выглядело так, словно ее замазали.

– Что за ней? – спросил я у отца.

– Присядь, я все тебе расскажу, – с небольшой тревогой в голосе ответил он.

Я послушался его, покорно сел у костра, бросил обратно туда полено, а отец начал рассказывать то, во что мне было очень сложно поверить тогда, да и сейчас, вспоминая это, я испытываю те же чувства непонимания и сомнения.

– Я очень надеялся, что не мне выпадет участь поведать тебе обо всем, но твоя мама взяла с меня слово, что, если ее не станет первой, я должен буду все тебе рассказать. Дарет, за этой стеной, к которой ты только что подходил, – он указал на неосвещенную замазанную часть пещеры внутри скалы, – лежит твой отец.

– Как это – мой отец? Что за ерунда? Мой отец сейчас сидит передо мной! Ведь ты – мой отец! – сказал я очень эмоционально, но понял, что разговор будет куда серьезнее, чем ожидалось.

На мгновение я решил, что это все помешательство от потери любимой женщины, однако взгляд отца был суровым и серьезным, без отсутствия даже намека на помешательство или неуверенность в том, что он говорит. Его коротко стриженая, слегка облысевшая голова, блестела на свету от огня капельками пота, проступившего от волнения. В ярко красном свечении седые волосы снова стали походить на некогда желтые, подобные волосам Шерен. Пожалуй, лишь мы с матерью могли помнить отца с густой шевелюрой на голове, ведь непрерывный тяжелый труд под палящим солнцем сделал свое дело, и уже к появлению моей сестры отец больше походил на ее дедушку, чем на папу. Я сосредоточил внимание на его голубых глазах. Они блестели куда больше головы. В них я прочел мольбу: понять его и отнестись очень серьезно ко всему, что мне предстоит услышать. Затем он устремил взгляд на огонь и начал свою длинную речь, дававшуюся ему с немалыми усилиями:

– Сынок, когда я женился на твоей маме, тебе было уже почти два года. Я познакомился с ней случайно в городе. Она с тобой на руках пыталась продать то, что вырастила у себя в поле. Ныне наш дом был некогда ее домом, который она унаследовала от своих родителей, рано почивших и находящихся теперь здесь, рядом с ней. Мама жила там с тобой до моего появления в этой семье. Когда я ее заметил, несколько мальчишек пытались у нее украсть овощи. Она ничего не могла поделать, ведь рядом был маленький ты. Я предложил ей помощь, прогнал мальчуганов, что-то купил у нее, а после провел вас домой. По дороге она мне рассказала, что живет одна с сыном в доме за городом, что ее муж умер, а за полем некому следить. Она предложила мне купить и ее дом, и поле. Но я убедил ее сдать поле мне в аренду. Она согласилась, чему я был несказанно рад, ведь, лишь увидев ее, я тут же полюбил ее всей душой, и просьба о сдачи земли в аренду была на самом деле предлогом быть к вам ближе. Со временем мы все привязались друг ко другу, и мама тоже полюбила меня, а ты стал звать меня папой. Затем родились Терек и Шерен. Ты был слишком мал, чтобы запомнить мое появление в доме. Словно родного сына, я полюбил тебя с первого дня нашей встречи и считаю, что вправе называться твоим отцом. Но, как бы мне того не хотелось, не могу быть им всецело, – тут отец перевел взгляд на темную стену.