Швета Соланки - Свет и тени Востока. Очерки и истории из жизни

– Бонжур, мадмуазель, как вы?

Он был всегда элегантен, любезен, роскошен, как дорогой французский коньяк. Его супругу – мадам Амаль, молчаливую и приятную молодую женщину в платке, – мне удалось повстречать всего пару раз. Однако мать моей подруги его не любила. Она всегда вежливо здоровалась, но пару раз я слышала, как в след ему тихо говорила неприличные арабские слова.

Наши дни походили один на другой, и, казалось, ничто не может потревожить спокойствие размеренной жизни. В тот день мадам Фатма отправила нас за покупками. Увешанные с головы до ног пакетами с рынка, мы возвращались домой. Купить все по списку – это одно, а вот донести до дома – целая эпопея… Желающих помочь было всегда хоть отбавляй: «Красавицы, вас подвезти?» Каждый более или менее молодой мужчина за рулем, проезжая мимо, смачно жал клаксон, заставляя подпрыгивать от неожиданности… «Мужчина, вы куда? А, поворачивать собрались, да еще и из второго ряда», – а между тем очередной любитель произвести впечатление на девушек, лихо выехав на встречку, даже и не думая включить поворотник, со свистом проносится в нескольких сантиметрах от пакета с дынями… «Черти бесхвостые», – мы с Зейнеб весело хохочем, глядя на все эти показательные выступления.

Вот мы и у белого забора нашего дома. Ручка ворот была в чем-то испачкана. Странно. Бело-голубая резная дверь и ручка были в чем-то темно-красном, и был явственно виден отпечаток чьей-то ладони. Ощущение чего-то страшного, словно удушливый шарф, опутало шею. Я провела рукой по ручке и лизнула. Кровь. Это была кровь. Сердце бешено заколотилось. «Зейнеби, это – кровь», – говорю внезапно охрипшим голосом и толкаю дверь. Мы зашли во внутренний двор и закрыли калитку. На белых мраморных плитах дорожки были бордовые капли. Кто-то шел, истекая кровью. Мы бросили пакеты и побежали в дом. Мадам Фатма была сегодня дома одна. «Мама!» – испуганно закричала Зейнеб, и мы бросились в дом.

Мы поднялись на второй этаж. Пол и лестница были тоже испачканы кровью. С криком мы ворвались на кухню, где перед нами предстала жуткая картина. На полу сидела женщина. Она была вся залита кровью и тихо всхлипывала. Кафтан был весь в крови. Лицо… Боже… Лица просто не было. Оно было все разбито. Губы, глаза, щеки. Похоже, выбиты зубы. Окровавленные спутанные волосы. Мать Зейнеб пыталась остановить кровь, прикладывая ткань к лицу женщины. «Амаль!» – тихо сказала подруга. Мои ноги подкосились, и я сползла по стене вниз, на пол.

Мадам Фатма повернулась в нашу сторону и жестко сказала:

– Что вы смотрите? Уходите! Уходите отсюда! Возьмите тряпки и протрите пол от крови. Живо. Ялла!!!!

– Нужно позвонить в полицию. Нужно вызвать врача.

Я встала и хотела подойти к Амаль, но мадам Фатма была неумолима.

– Вон из кухни!

И мы поплелись за тазами и тряпками. Уборка давалась с большим трудом: руки и ноги тряслись, а зубы выстукивали чечетку у нас обеих. Мы не могли прийти в себя от увиденного. Я не могла понять, почему они не позвонили в полицию, почему не вызвали неотложную помощь. Почему Амаль у соседки, а не в больнице? Зейнеб сказала, что мадам Амаль избил ее муж. Этот шикарный месье Ахмед, этот любезный французский модник зверски изувечил свою жену. Как это возможно? Он же как европеец…

Мы закончили уборку и заперлись в моей комнате. К вечеру к нам пришла мадам Фатма. Она сочла нужным объяснить мне, как иностранке, что же здесь произошло. Амаль совершила страшный проступок. Проступок, который мог вызвать лишь душевные переживания у европейского человека: она изменила мужу с другим мужчиной. Один раз. Однако по законам шариата, а в Марокко шариатский суд, в случае доказательства ее вины Амаль ждала смертная казнь. Муж – человек, лишенный малейших душевных качеств, не стал обращаться в суд (пока). Он стал шантажировать жену изменой, измываться над ней и жестоко избивать за малейшую провинность. Несчастная стала жить в доме как раба. Муж с удовольствием издевался над женщиной, получив в руки самый главный козырь – распоряжаться ее жизнью. И это 1998 год, не древнее средневековье, современная, европеизированная и окультуренная французами страна. Сознание отказывалось признавать тот факт, что рядом с нами жило чудовище, проклятая тварь, которая зверствовала над несчастной женщиной, и никто и ничто не могло его остановить. Их религия и законы были на его стороне и полностью развязали руки садисту. Родители женщины тоже не вмешивались. Раз муж бьет – значит, виновата… Подружки и семья от нее отвернулись. Она совершила ГРЕХ и должна была нести за это наказание. Амаль потеряла честь замужней женщины, и в глазах общества зверство мужа было полностью оправдано. Только мать Зейнеб ее поддерживала и проявляла сочувствие.

После разговора с мадам Фатмой мы были сами не свои. Я достала из своей сумки бутылку виски, которая была запрятана до дня Х. Этот день настал. Зейнеб принесла две пачки воняющих соломой французских сигарет. Мы сели на балконе, пили виски, курили и тихо плакали. Жалко было Амаль. Очень жалко…

– Я не хочу замуж, Мари, не хочу… Я их боюсь… Ты думаешь, он один такой?!? Тебе повезло, что ты из России. У вас другие законы, у вас все иначе. Вам никто не говорит, что делать, куда идти, что носить. Тебя никто не убьет, если ты заведешь роман с парнем. Хоть у вас и холодно, в вашей России. Зато ты свободна. Понимаешь, свободна, – рыдала моя подруга, глотая горячую жидкость из чайного стакана.

Впервые я видела подругу такой несчастной и опустошенной. В тот день мой благополучный девчачий мир разбился на тысячу радужных осколков, упав на пол, залитый кровью Амаль… Тот день стал для меня точкой невозврата. Он сдернул красивое шелковое покрывало с лика Марокко и показал, как выглядят звери в человеческом обличии и как чудовищна и лжива мораль этого общества. Тогда мне и в голову не приходило, что это – только начало.

Спустя год я сидела в гостиной у себя дома, когда зазвонил телефон. Я взяла трубку. Это была Зейнеб. Она не могла говорить. Зейнеб рыдала, будучи не в состоянии вымолвить ни слова… Я лишь разобрала имя, женское имя: «Амаль»… Амаль не выдержала издевательств мужа, равнодушия окружающих и покончила с собой. Она повесилась. Ее муж получил право распоряжаться ее жизнью, но никто не мог распоряжаться ее смертью. Время своей Смерти она выбрала себе сама. Душа Амаль стала свободной.

Я вышла в сад. Слез не было. Только отчаяние и злость. Почему? Почему?!? Небо забилось в тоске полотнищем огромной черной тучи, и хлынул красный дождь. Казалось, что природа прощается с душой Амаль, провожая ее в иной мир. Когда ветер приносит песок из пустыни, идет красный дождь, словно кто-то растер в каплях кирпич. В тот вечер мы плакали с дождем: я, молча сжав зубы, и он, роняя тяжелые красные слезы на землю, деревья, крыши домов.