Сесил Форестер - Лорд Хорнблауэр

Карета подкатила к Адмиралтейству, и два ветерана морской службы приковыляли на своих деревянных ногах, чтобы открыть двери. Cент-Винсент поднялся и вместе с Хорнблауэром, в блеске темно-красного и белого шелка, они направились к кабинету Первого лорда.

— Вот их ультиматум — сказал Cент-Винсент, бросая бумаги на стол.

Написан неумелой рукой, сразу подумал Хорнблауэр — это не работа какого-нибудь разорившегося торговца или адвоката, пойманного отрядом вербовщиков.

На борту корабля Его Величества «Флейм» у Гавра

7-ого октября 1813 года

Мы — все здесь верные и преданные сердца, но лейтенант Огастин Чедвик порол нас и морил голодом, и поднимал всю команду дважды в час в течение месяца. Вчера он сказал, что сегодня будет пороть каждого третьего человека из нас и всех остальных, как только те излечатся. Так что мы заперли его на замок в его каюте, и гордень уже перекинут через нок рея и петля ждет его, поскольку он должен быть вздерну, за то, что совершил с юнгой Джеймсом Джонсом: он убил его, хотя мы предполагаем, что в своем рапорте сообщил, будто Джонс умер от лихорадки. Мы хотим от их Светлостей в Адмиралтейсте, обязательств судить его за его преступления и дать нам новых офицеров и чтоб что было, то прошло. Мы готовы бороться за свободу Англии, поскольку мы ей преданы и верны, как уже говорили, но Франция находится с подветренной стороны, и мы, все как один, не собираемся быть вздернутыми, как мятежники, и если вы попробуете захватить судно, мы повесим Чедвика на ноке рея и уйдём к французам. Мы все подписываем это.

Со скромностью и уважением к вам.

Повсюду по краям письма стояли подписи: семь обычных и множество крестов, с примечанием против каждого креста — «Генри Вильсон, его подпись»; «Уильям Оуэн, его подпись», и так далее; они показывали обычную пропорцию грамотных и неграмотных в команде рядового судна. Закончив читать письмо, Хорнблауэр взглянул на Cент-Винсента.

— Мятежные собаки, — сказал Cент-Винсент.

Возможно, так оно и есть, подумал Хорнблауэр. Однако у них было основание стать ими. Он мог совершенно отчетливо представить стиль обращения, которому они подвергались, бесконечную необузданную жестокость в дополнение к обычным трудностям жизни на судне, несущего блокадную службу. Конец этим страданиям могли положить только смерть или мятеж — иного выхода не было.

Столкнувшись с неизбежной перспективой телесного наказания, они подняли мятеж, и он был не в состоянии винить их за это. Он видел достаточно спин, исполосованных в клочья; он знал, что сам сделал бы все что угодно, буквально все, чтобы самому избежать подобной пытки, если бы столкнулся с такой перспективой. Его пробрала дрожь, когда он заставил себя всерьез представить, что бы он чувствовал, если бы узнал, что его выпорют на следующей неделе. Справедливость была на стороне матросов; однако то, что они должны быть наказаны за преступление, которое можно оправдать, являлось вопросом не справедливости, а целесообразности. Национальная безопасность страны напрямую зависит от захвата мятежников, повешения главарей, наказания остальных: следует прижечь новообразовавшееся пятно чумы, появившееся на правой руке Англии, прежде чем болезнь распространится дальше. Они должны быть повешены, виновны они на самом деле или нет — это часть войны, как и убийство французов, которые, возможно, являются замечательными мужьями и отцами. Но будет лучше, если Cент-Винсент не узнает о его мыслях: Первый лорд, очевидно, ненавидел мятежников как таковых, не утруждая себя рассуждениями о подоплеке этого конкретного случая.

— Какие будут приказания, милорд? — спросил Хорнблауэр.

— Я даю вам карт-бланш — ответил Cент-Винсент. — Полную свободу действий. Приведите «Флейм» обратно целым и невредимым, и мятежников вместе с ним. Каким же способом вы станете добиваться этого, дело ваше.

— Вы даете мне неограниченные полномочия? Скажем, право вести переговоры, милорд?

— Я не это имел в виду, черт побери — ответил Cент-Винсент. — Я подразумевал, что вам предоставят любые силы, какие пожелаете. Я могу высвободить для вас три линейных корабля, если нужно. Несколько фрегатов. Бомбардирские корабли. Есть даже ракетное судно, если вы полагаете, что оно пригодится — этот парень, Конгрив, [10] Конгрив, Вильям, инженер (Congreve, 1772–1828) — английский инженер и артиллерийский генерал. Главным изобретением К. является род ракет, которые впервые применены были под Булонью в 1806 г., затем при бомбардировке Копенгагена в 1807 г., так же как и во многих битвах 1813 г., между прочим, и под Лейпцигом, и в разное время введены были во всех почти европейских армиях. — Прим. переводчика. хочет видеть свои ракеты опять в действии.

— Думаю, это не та ситуация, где большая сила принесет много пользы, милорд. Линейные корабли, представляется, будут излишними.

— Я тоже это понимаю, черт возьми! — Противоречивые мысли, раздиравшие Cент-Винсента, ясно читались на его массивном лице. — Эти наглые мошенники могут в два счета проскользнуть в устье Сены при первом же признаке опасности. Здесь, я полагаю, нужен ум. Именно поэтому я послал за вами, Хорнблауэр.

Лестный комплимент. Хорнблауэр слегка возгордился собой: он говорил практически на равных с одним из самых великих адмиралов, которые когда-либо поднимали свой флаг, и это ощущение было необычайно приятно. И тут растущее внутреннее напряжение, которое испытывал Первый лорд, внезапно подвигло его на еще более удивительное заявление:

— И еще: матросы любят вас, Хорнблауэр — заявил Cент-Винсент. — Черт побери, я не знаю матроса, который не любил бы вас. Они пойдут за вами, и будут слушать вас. Вы — один из тех офицеров, о которых матросы говорят между собой. Они доверяют вам и надеются на вас, так же, как и я, черт побери, это очевидно.

— Но если я стану говорить с матросами, это будет подразумевать, что я веду переговоры с ними, милорд.

— Никаких переговоров с мятежниками! — взревел Cент-Винсент, стуча по столу кулаком, похожим на бараний окорок. — Хватит с нас девяносто седьмого года.

— Тогда карт-бланш, который вы мне даете — не больше, чем обычные полномочия военно-морского офицера, милорд — сказал Хорнблауэр.

Вопрос был принципиальным: его отправляли на чрезвычайно трудное задание, и если он не добьется успеха, то весь позор провала ляжет на него. Он никогда не представлял себе, что может спорить с Первым Лордом, но все же сейчас фактически делал это, побуждаемый явной необходимостью. Он осознал в момент откровения, что спорил, в конце концов, не ради себя, не стремился защищать свои собственные интересы. Он не принимал в расчет личное: офицером, который послан, чтобы возвратить «Флейм», и чье будущее может зависеть от полномочий, данных ему, был не облаченный в малиновый и белый шелк Хорнблауэр, сидящий в этом резном кресле, а некий бедняга, которому он сочувствует и чьи интересы принял близко к сердцу, потому что они отождествляются с национальными интересами. Теперь эти два существа вновь слились вместе, и именно он, муж Барбары, тот человек, что был на званом обеде у лорда Ливерпуля вчера вечером и заполучил в результате легкую боль в середине лба на сегодня, стал тем, кто должен найти выход из этой неприятной ситуации, где в случае выигрыша он получить на полпенни славы, но подвергнет себя самому серьезному риску, поскольку фиаско может сделать его посмешищем на флоте и мишенью для насмешек всей страны.