Сесил Форестер - Лорд Хорнблауэр

Он вновь внимательно изучил выражение лица Cент-Винсента — тот вовсе не был дураком: за этими скалистыми бровями скрывался острый ум — и он боролся против его предубеждений, стремясь избавиться от них по мере исполнения своих обязанностей.

— Ладно, Хорнблауэр — протянул Первый Лорд. — В таком случае я даю вам неограниченные полномочия. Я особо оговорю это в ваших приказах. Разумеется, вы будете исполнять свои обязанности в ранге коммодора.

— Спасибо, милорд, — сказал Хорнблауэр.

— Вот судовая роль брига — продолжил Cент-Винсент. — У нас нет ничего против любого из них. Натаниэль Свит, боцманский помощник, вот — его подпись — был одно время первым помощником капитана угольного брига в Ньюкастле — уволен за пьянство. Возможно он — главарь. Но это может быть и любой другой из них.

— Слухи о мятеже стали доступны общественности?

— Нет. И дай Бог, они не узнают об этом до тех пор, пока не будет поднят флаг военного трибунала. У Холдена в Бембридже хватило здравого смысла, чтобы держать рот на замке. Он запер помощника штурмана и матросов в тот же миг, как только услышал их сообщение. «Дарт» отплывает в Калькутту на следующей неделе — я отправлю их на нем. Пройдут месяцы, прежде чем история получит огласку.

Мятеж — та зараза, которая разносятся через разговоры. Чумное пятно должно быть изолировано, до тех пор, пока его не прижгут.

Cент-Винсент притянул к себе стопку бумаги и поднял ручку — красивое перо индейки с одним из новомодных золотых перьев.

— Какие силы вам нужны?

— Что-нибудь маневренное и небольшое — сказал Хорнблауэр.

Он не имел ни малейшего представления, как решить проблему возвращения судна, которому достаточно только отойти на две мили в подветренную сторону, чтобы стать недоступным, но гордость заставила его надеть маску уверенности в себе. Он с удивлением поймал себя на мысли, что, вероятно, все люди когда-либо поступали также, выставляя напоказ свою неустрашимость и бодрость духа, тогда как на самом деле чувствовали себя слабыми и беспомощными — ему вспомнилось замечание Светония о Нероне, который полагал, что все люди в глубине души порочны, хотя и не признают этого открыто. [11] Светоний писал о Нероне: «От некоторых я слышал, будто он твердо был убежден, что нет на свете человека целомудренного и хоть в чем-нибудь чистого, и что люди лишь таят и ловко скрывают свои пороки: поэтому тем, кто признавался ему в разврате, он прощал и все остальные грехи». (Гай Светоний Транквилл. Жизнь двенадцати цезарей // Перевод М. Л. Гаспарова. — М.: «Наука», 1993 — Книга шестая, «Нерон», 29). — Прим. переводчика.

— Есть «Порта Коэли» — сказал Cент-Винсент, вскинув седые брови. — Бриг с восемнадцатью орудиями, фактически однотипный «Флейму». Он — в Спитхеде, готов к отплытию. Под командой Фримена — он был капитаном на куттере «Клэм» под вашим началом на Балтике. Это он доставил вас домой, не так ли?

— Да, милорд.

— Это подойдет?

— Думаю да, милорд.

— Пеллью командует центральной Ла-Маншской эскадрой. Я пошлю ему указания оказывать вам любую помощь, которую вы затребуете.

— Спасибо, милорд.

Вот так, он принял на себя труднейшую, быть может, невыполнимую задачу, без каких-либо попыток оставить для себя пути к отступлению, пренебрегая возможностью посеять семена оправданий, которые можно было бы обратить в свою пользу в случае неудачи. Это было весьма опрометчиво с его стороны, и как он понимал, лишь безумная гордыня заставляла его решиться на этот шаг. Он не мог себе позволить говорить при обсуждении этой операции «если» или «но» людям, подобным Cент-Винсенту, или кому-либо вообще. Он задавался вопросом, не была ли тому причиной недавняя похвала Первого лорда, всё ещё звучавшая в его голове, или, возможно, случайное замечание, что он может «затребовать» помощи у Пеллью, Главнокомандующего, который был его капитаном двадцать лет назад, когда он был мичманом. Он решил, что ни то ни другое не было причиной. Только его безумная гордыня.

— Ветер северо-западный, устойчивый — сказал Cент-Винсент, бросив взгляд на циферблат, показывающий положение флюгера на крыше Адмиралтейства. — Барометр, тем не менее, падает. Вам лучше поторопиться. Я пришлю приказы вам домой, пока же пользуйтесь шансом сказать попрощаться с супругой. Где находятся ваши вещи?

— В Смоллбридже, милорд. Это по дороге к Портсмуту.

— Хорошо. Сейчас полдень. Допустим, в три вы оправитесь почтовым дилижансом до Портсмута: вам с не руки будет ехать на перекладных с вашим рундуком. Дороги это время года не должно развезти, поэтому вы можете доехать за семь-восемь часов и сняться с якоря в полночь. Я пошлю Фримену его приказы почтой немедленно. Желаю удачи, Хорнблауэр.

— Спасибо, милорд.

Хорнблауэр завернулся в плащ, поправил шпагу и попрощался. Он еще не вышел из кабинета, когда туда вбежал клерк, которого Cент-Винсент вызвал звонком, чтобы проктовать приказы. Снаружи дул свежий северо-западный ветер, о котором говорил Cент-Винсент, и он почувствовал себя замерзшим и жалким в этом пестром темно-красном с белым шелке. Однако экипаж уже ждал его, как и обещала Барбара.

Она ждала его прибытия на Бонд-стрит, спокойная и собранная, как и полагается той, что принадлежит к расе воинов, и позволила себе проронить одно только слово:

— Приказы?

— Да, — ответил Хорнблауэр, и затем позволил сдерживаемым эмоциям вырваться наружу, — да, дорогая.

— Когда?

— Я отплываю сегодня из Спитхеда. Мои приказы сейчас на подписи, я должен буду отбыть, как только их принесут мне сюда.

— Я догадывалась о чем-то подобном, как только увидела лицо Сент-Винсента. Так что я отослала Брауна в Смоллбридж, чтобы собрать твои вещи. Они скоро будут здесь.

Распорядительная, предусмотрительная, благоразумная Барбара! «Спасибо, дорогая!» — вот все, что он мог сказать. Даже теперь, после стольких лет с Барбарой, часто возникали непростые ситуации, когда чувства переполняли его, а он (возможно, по этой самой причине) не мог подобрать слов, чтобы выразить их.

— Можно ли спросить, куда ты отправляешься, дорогой?

— Я не вправе говорить об этом, — сказал Хорнблауэр, принудив себя улыбнуться. — Мне очень жаль, дорогая.

Барбара никому не скажет ни слова, ни жестом, ни намеком не выдаст, какого рода задание он получил, и все-таки, он не имел права ничего ей рассказать. Если слухи о мятеже все же просочатся, Барбара не должна быть ответственна за это, но истинная причина крылась в другом. Долг обязывал его хранить молчание, а долг не допускал исключений. Барбара живо улыбнулась в ответ, в знак того, что понимает веления долга, и занялась его шелковым плащом, расправив его складки так, чтобы он более изящно свисал с плеч.