Иржи Ганзелка - Там, за рекою, — Аргентина

— Что вы об этом скажете?

— Что я могу на это сказать? Это опасная торговля, следовало бы ее прекратить! А в Китае все еще дерутся? Скажите, пожалуйста! Неужели им не надоело, ведь уже столько лег…

В этот день стюард-китаец разнес отпечатанные на гектографе тетрадочки со списком пассажиров, которые едут из Кейптауна в другие порты. Двадцать семь пассажиров покинут судно в Буэнос-Айресе, один в Монтевидео, трое в Рио. Тридцать девять оплатили поездку в оба конца: round trip — круговое путешествие. Это значит, что денек они побудут в каждом из портов, а затем поплывут обратно в Кейптаун. Round trip — прекрасная затея, всего за каких-нибудь 1200 долларов.

Восемь пассажиров, остающихся до полного счета, занесены в рубрику «Второй класс». Куда они едут, это никого не интересует.

— Вы рады, что увидите Рио, мадам?

— Очень. В последний раз я была там перед войной, еще до замужества. Вы об этом будете вспоминать до самой смерти, моя дорогая. Пляж с небоскребами, в сравнении с которыми Кейптаун с его Marine Drive просто Золушка. Копакабана! Сахарная голова! А вид ночного Рио с Корковадо! Вы скажете, что я была права. А вы, собственно, зачем едете в Америку?

— Просто так. У мужа там какие-то торговые дела, и он не хотел оставлять меня одну. А кроме того, некоторые очень хвалят аргентинские туфельки. Я должна привезти себе несколько пар. Вы ведь знаете, каковы южноафриканские? Dreadful, их же нельзя носить, через две недели отклеивается подошва.

Внизу, во втором классе, едут поляки — две семьи. Женщина с закутанным в одеяло больным ребенком, который плачет целые дни. Он родился недалеко от Аруши, в Танганьике, в лагере перемещенных поляков, бежавших от Гитлера и на время нашедших приют в Восточной Африке. Пока мужчины сбрасывали с английских самолетов бомбы на Берлин или тонули от немецких торпед, женщины с детьми терпеливо считали дни и ждали, когда кончится война. Сегодня они стали для англичан в Танганьике нежелательными иностранцами. Для них избрана Аргентина, их довезли до Дар-эс-Салама и купили билет в Америку. Таким образом, поляки едут в Америку, зажав в узелке несколько песо, которые обменяли на сэкономленные шиллинги. С тоской они садятся за обед, с отчаянием встают из-за стола. Им все равно, приедут ли они через двадцать дней, через год и приедут ли вообще.

Наверху, на первой палубе, южноафриканки прикидывают, сколько пар туфель они привезут из кругового путешествия.

Предпоследний день плавания.

34°42´ южной широты, 53°23´ западной долготы. За последние 24½ часа проделано 404 мили. Скорость — 16½ узлов.

От последнего порта пройдено 3778 миль, чуть больше 6 тысяч километров.

Обычно море спокойно, изредка появляются чайки, признак близкого материка. Альбатрос, который на протяжении пяти дней неотступно следовал за нами, пожалуй, уже вернулся в Кейптаун или же нашел себе другой корабль.

— Значит, в Монтевидео мы не едем. Час назад капитан получил приказ плыть прямо в Буэнос-Айрес.

— Для него это просто. Все равно, как стрелочнику перевести стрелку влево или прямо.

— Говорят, в десять вечера по правому борту будут видны огни Монтевидео.

«Буассевен», у которого уже одиннадцатый день солнце садилось перед носом, а всходило за кормой, внезапно получил с капитанского мостика короткий приказ и круто повернул. Затянутое мглою солнце перекочевало на правый борт, а шезлонги с дамами, боящимися южного загара, — на левый.

Вокруг мачт закружились чайки. Американские чайки. К нам подбежал юный танганьикский поляк.

— Проше пана, подите посмотрите, — тащил он нас в маленький салон.

За стеклом большой витрины, где были сложены наши пишущие машинки, дневники и блокноты с пометками, ползали несколько котят, играя скомканной бумажкой. Парнишка счастливо улыбнулся, открыл витрину и стал вытаскивать на пол одного котенка за другим. Семь чудесных рыжих котят, львят в миниатюре, ползали по полу, карабкались друг через друга и прыгали за привязанной на веревочке бумажкой. Их мать сидела на стуле и спокойно смотрела на своих детей.

— Отес была черная, она уже высадил Сингапур. Был не харашо. Not be good, — скалил зубы китаец-юнга, с удовольствием наблюдавший за кошачьей возней.

«Буассевен» увеличил число оборотов гребного винта, чтобы назавтра оказаться в Америке. На его борту находятся 193 солдата и офицера, 78 пассажиров, одна кошка и семь рыжих котят. Морских котят. Они получили голландское подданство, потому что родились на голландском судне. Их отца высадили в Сингапуре, потому что он был черныш и нехороший…

В 17.15 мы впервые увидели Америку. Узенькая полоска суши с низкими горами, зажатая между небом и морем, убегала куда-то в бесконечность по правому берегу Ла-Платы. В такой момент европеец почему-то не находит ничего лучшего, как бросить взгляд на запястье, вытащить блокнот и записать, что в 17.15 он впервые увидел Америку. Самый младший из матросов Магеллана во время его знаменитого первого путешествия вокруг света в эту минуту заорал во все горло, чтобы услышали все на корабле.

— Monte vide eu! — Вижу гору!

Это было в том же месте, где и теперь впервые видит Америку команда каждого корабля, входящего в огромную воронку устья Ла-Платы. Невольное восклицание юного моряка, вероятно, показалось основателям Монтевидео настолько необычным, что без разрешения автора оно было взято и перенесено на километр западнее и высечено на первом камне, положенном в основание новой столицы страны, которую впоследствии назвали Уругвай.

В одиннадцатый раз сумерки опустились на судно и на Уругвай. Последний ужин на «Буассевене». По правому борту тянется яркая гирлянда ночного города, американского Монтевидео. Отблески сотен тысяч сверкающих огней неприметно скользят по поверхности, рассыпаясь на гребнях волн. Люди стоят вдоль борта так же, как еще недавно стояли они у подножья Столовой горы, и думают об Америке. Африка осталась в далеком прошлом.

Тарелки на столах в обеденном салоне сегодня ведут себя благопристойно. Они передвигаются по столу совсем незаметно. Нет шторма. А на третьем градусе восточной долготы, когда над палубой со скоростью более 100 километров в час проносился ураган, они добирались до самого края стола. Упершись в низкий бортик, тарелки снова ползли обратно.

— Послушай, Иржи, когда-нибудь и мы заведем у себя такие столы…

— А часы будем переводить ежедневно на полчаса назад.

Внизу умолкли двигатели. Столовая сразу же опустела. Когда после одиннадцатидневного непрерывного грохота двигатели замолкнут, впечатление такое, словно к виску приставили электрическую дрель.

Что случилось?

Ничего не случилось. Огни с левого борта перекочевали на правый, померкли, а немного погодя совсем исчезли в густом молоке тумана. Лишь два-три освещенных буя качались на волнах, да в сотне метров от нашего «Буассевена» стоял на якоре другой его коллега, утомленный великан с неизвестным названием, которого так же, как и нас, не хотят впустить на стоянку. Его освещенные палубы, белые, трубы с темными полосами и ряды иллюминаторов светятся в ночи, как фасад пражской «Саллы Террены», залитой потоками света в дни фестиваля. Но торжественного ночного концерта в честь первого знакомства с Америкой не слышно. Его задушил туман, липнущий к палубе и к одежде, к волосам и к мыслям.