Иржи Ганзелка - Африка грёз и действительности (Том 3)

Закончилась встреча перед ратушей в Кейптауне. Дружеская и официальная, сердечная и служебная. Разошлись толпы людей, которые приостановили движение на самой оживленной артерии Кейптауна. Разъехались журналисты и фотографы, чтобы вовремя доставить заметки и фото в издательства послеполуденных и вечерних газет. Снимки чехословацкой автомашины, сопровождаемые сенсационными текстами о переезде через Африку. Разошлась горсточка друзей, и на какой-то момент мы снова остались одни. Одни с машиной, которая была нашим верным другом, защитником, надеждой и предметом забот в течение долгих месяцев. «Татра» стояла одинокая, как бы покинутая и испуганная при виде стальных гигантов, с жалостью смотревших на нее с высоты своего величия.

Что-то заставило нас подойти и по-дружески потрепать «татрочку» по капоту, поблагодарить ее и подбодрить. Ведь она же возвратится в Африку, на которую завоевала право первенства. Возвратится в сотнях дисков еженедельного киносборника «African mirror» («Зеркало Африки»), который через несколько дней разойдется по кинотеатрам всех африканских стран, расположенных южнее экватора. Сотни тысяч белых и черных будут вытягивать шеи, чтобы вместе с кинорепортером заглянуть под задний капот, куда далеко в северной стране руками чехословаков был установлен мотор, наперекор всем техническим правилам и укоренившимся традициям. Они будут смеяться точно так же, как смеялись случайные зрители на улицах Кейптауна, когда через объектив кинокамеры увидят поднятый передний капот, а под ним вместо мотора две запыленные шины. Кинозрители увидят также чехословацкий трехцветный флажок на флагштоке и прослушают комментарии на английском, французском или португальском языках об африканском отрезке кругосветного путешествия, а затем проводят взглядом отъезжающий серебристый автомобиль, вырисовывающийся на фоне Столовой горы…

«Татра» возвратится в Африку, на которую завоевала право первенства, воплотившись в десятки и сотни машин той же марки, которым она открыла дорогу на этот континент.

На капоте «татры» мы дописали текст телеграммы, которая от мыса Доброй Надежды полетит далеко на север, в Прагу. 5 июня 1948 года в 16 часов 43 минуты по южноафриканскому времени, служащий на телеграфе в Кейптауне поставил штамп на телеграмму и подал ее в соседнее окошечко для передачи в Европу по эфиру:

«ГАНЗЕЛКА ЗИКМУНД КЕЙПТАУН ПЯТОГО ЗАКОНЧЕН АФРИКАНСКИЙ ОТРЕЗОК ПУТИ ВОКРУГ СВЕТА ТЧК 37270 КИЛОМЕТРОВ 27 СТРАНАМИ АВТОМАШИНА С ЭКИПАЖЕМ 2206 КИЛОГРАММОВ ТЧК НАИВЫСШАЯ ТЕМПЕРАТУРА СОМАЛИ 59 ЦЕЛЬСИЯ ВОЗДУШНОЕ ОХЛАЖДЕНИЕ БЕЗОТКАЗНО СОХРАНЯЛО НАМ ЖИЗНЬ ПУСТЫНЕ ТЧК БЛАГОДАРИМ ТАТРОВЦЕВ 18 ОТПЛЫВАЕМ В БРАЗИЛИЮ ТЧК ПРИВЕТЫ СЛУШАТЕЛЯМ И ЧИТАТЕЛЯМ».

Откуда-то из порта доносились протяжные гудки судовых сирен…

— Hallo, boys — привет, ребята! Как раз вовремя! Через минуту отплываем.

По бетонному молу небольшой пристани в Салданье навстречу нам шел маленький подвижной человечек в коричневом комбинезоне, в замасленной кожаной фуражке. Его морщинистое, продубленное солеными ветрами лицо расплылось в дружескую улыбку. Это был Хенрик Хенриксен, капитан китобойного судна «Штелленберг».

— Вот только погрузим этот вагон угля. Сегодня мы, верно, много не добудем. Выходим довольно поздно, а море бурное. Обычно мы выходим около полуночи, чтобы в открытом море полностью использовать дневной свет. А сейчас скоро полдень… Между прочим, сегодня мы вам, вероятно, вывернем желудки наизнанку, — зубоскалил капитан.

— Но, капитан, мы не первый раз выходим в море и до сих пор мы еще ни разу рыб не кормили, — защищались мы общими силами.

— На пассажирском пароходе, не правда ли? У нас на «Штелленберге» это несколько иначе. Там у вас под ногами было 10 тысяч тонн, а может быть, и больше, а у нас каких-нибудь жалких 250. Иногда даже половину экипажа укачивает, а у этих парней уж есть опыт. Для них дом — это море, а не земля. Если сегодня вас не вырвет, то уж, значит, этого с вами никогда не случится!

— Тогда, пожалуй, нам действительно придется туго, — сдались мы. — Но что же делать? Раз уж собрались в поход… вы думаете, что…

— Думаю! В прошлом году вышел со мной в море один земляк, норвежский репортер. Вы бы на него поглядели! Через полчаса он уже лежал, как колода, а домой мы его привезли полумертвым. А вы постарайтесь запомнить: когда выйдем в море, полагайтесь только на руки, а не на ноги. В такую погоду нам нелегко будет вылавливать вас из моря…

Он приложил руку к козырьку фуражки и исчез в каюте.

Мы поспешили за фотоаппаратами и пленкой. Вода в заливе была спокойна. Водное зеркало лишь слегка волновалось, зажатое обрывистыми берегами Салданьи, а на противоположной стороне сливалось с низким горизонтом Лангебана. Два-три судна со спущенными парусами покачивались у деревянного мола; филигранная моторная лодочка отделилась от рыбачьих лачуг в глубине залива. Группа запыленных, измазанных негров поспешно перекидывала последние лопаты угля из поданных вагонов на корму «Штелленберга», где его подхватывали другие руки, чтобы как можно скорее убрать с палубы. Юнга вытаскивал золу из-под котлов маленькими ведерками на блоке и опрокидывал их в море. При этом он, фальшивя, насвистывал английскую песенку и поминутно сплевывал в золу.

«It's a long way to Tipperary…» [38] «Долог путь до Типперэри…» (англ.).

Мы отчалили.

Едва покинув залив, старый «Штелленберг» затрещал по всем швам. На высокой волне его нос задрался кверху. В следующий момент перед суденышком разверзлась пучина, обнаженный киль обрушился в глубину и врезался во вставший стеной новый громадный вал, катившийся навстречу. С кормы донесся такой треск, словно судно должно было рассыпаться. Это корабельный винт работал вхолостую. Носовая мачта качалась, как пьяная. Временами казалось, что тело весит центнеры, и тут же сразу ноги чуть не отрывались от мокрой палубы.

Через полчасика мы заметно побледнели.

— Вам нужно все время ходить, двигаться и как бы играть с судном, как будто вы хотите раскачать его еще сильнее. Это вам поможет! — советовал капитан.

Легко сказать «играть с судном», когда желудок подкатывает к горлу!

— Послушай, меня тошнит.

— Так вырви! Я уже покормил рыб. Пойдем вместе. Вдвоем легче… Хорошенькое утешение!

Из кухни запахло рыбой. Засаленный поваренок высунул голову из двери: