Руаль Амундсен - Северный полюс. Южный полюс

Да и потом, боюсь, он продолжал заниматься воровством, хоть и знал, что это не годится; трудно отвыкать от дурной привычки.

Другая вековечная привычка эскимосских собак, от которой мы пытались отучить их в плавании, – страсть к концертам. В чем, собственно, смысл этих представлений – то ли это развлечение, то ли выражение удовольствия, а может, наоборот, – мы не могли точно установить. Они начинались вдруг, ни с того ни с сего. Вот лежат собаки тихо и спокойно. В следующую минуту какая-нибудь из них, взяв на себя роль запевалы, испускает долгий, тоскливый вой. Если им не мешать, скоро к этому вою присоединяется вся свора, все воют, одна хуже другой, и несколько минут продолжается эта адская музыка. Единственным забавным во всем этом представлении был конец. Все собаки смолкали разом, совсем как хорошо спевшийся хор слушается жеста хормейстера. Правда, тем, кто в это время спал, концерты не доставляли никакого удовольствия, и даже конец их не утешал, ведь собачий хор нарушал самый крепкий сон. А если вовремя остановишь запевалу, удается, как правило, сорвать весь концерт. Благодаря этому средству можно было не беспокоиться за свой ночной сон.

При отплытии из Норвегии у нас было 97 собак, в том числе целых 10 сук. Это давало нам право надеяться на прирост поголовья на пути к югу, и надежды оправдались очень скоро. Уже через три недели состоялось первое «радостное событие». Казалось бы, что тут такого, но для нас, живущих в условиях, когда день на день похож, это и вправду было большим событием. И когда стало известно, что у Камиллы родились четыре здоровых щенка, это известие вызвало всеобщую радость. Двух щенков, оказавшихся кобельками, оставили жить; сучек отправили на тот свет задолго до того, как у них открылись глаза на мирские радости и печали. Могут сказать, что, когда на судне есть сотня взрослых собак, тут уж не до щенят. Однако о них заботились со всей тщательностью. Причиной этому была прежде всего трогательная любовь помощника начальника к щенкам. С первой минуты он выступил их ярым защитником. И без того на палубе было тесно, а дальше грозило стать еще хуже, если щенков прибавится.

– Я возьму их к себе на койку, – заверял помощник начальника.

До этого дело не дошло, но, если бы понадобилось, он, наверное, так и поступил бы. Примеры заразительны. Когда малыши отвыкли от материнского молока и перешли на другую пищу, после каждого обеда можно было видеть то одного, то другого члена команды, который выносил на палубу остатки еды. Излишки попадали в маленькие голодные рты.

Во всем том, о чем я здесь говорил, проявлялось не только терпение и сознание своего долга. Тут сказывалась любовь к работе и живой интерес к делу. Мои повседневные наблюдения убеждали меня, что эти факторы налицо, хотя большинство команды по-прежнему считало, что наша отдаленная цель – длительный дрейф в Северном Ледовитом океане. Они не подозревали о расширении плана, о том, что нам вскорости предстоит сразиться со льдами Антарктиды.

Я считал, что нужно еще помолчать об этом, пока мы не выйдем из той гавани, куда шли сейчас, – из Фуншала на Мадейре. Многие скажут, пожалуй, что я шел на очень большой риск, откладывая до последней минуты. А вдруг часть команды, а то и все выступили бы против задуманного мной серьезного отклонения?! Ну, что ж, риск был, но мало ли нам приходилось рисковать в те дни.

Но в эти первые недели нашего долгого путешествия, все ближе узнавая каждого человека, я вскоре пришел к убеждению, что на «Фраме» нет никого, кто стал бы мне мешать. Напротив, у меня являлось все больше причин рассчитывать, что новость будет всеми принята с радостью. Ведь теперь все будет выглядеть в другом свете, до сих пор дело шло на диво гладко, без сучка, без задоринки, дальше пойдет еще лучше.

Не скрою, я с некоторым нетерпением ожидал прибытия на Мадейру. Каким облегчением будет наконец высказаться… Остальные посвященные, наверно, ждали этого дня с не меньшим нетерпением. Секретничать нелегко и неприятно, особенно на таком судне, как наше, где поневоле живешь в тесном общении с другими. Каждый день мы разговаривали, и непосвященные постоянно заводили речь о серьезных трудностях у мыса Горн, которые грозили омрачить нашу жизнь и помешать нашему продвижению вперед. Дескать, один раз пройти через тропики с собаками нам, пожалуй, удастся, а насчет второго раза – сомнительно. И так далее и тому подобное. Не могу даже описать наше щекотливое положение, как тщательно приходилось подбирать слова, чтобы не сказать лишнего. Будь кругом несведущие люди, это было бы еще не так трудно, но не забудьте, что на «Фраме» чуть ли не каждый второй человек много лет плавал в полярных областях. Малейший намек мог сказать им все. И если ни наши люди, ни кто-либо посторонний не раскрыли истины раньше времени, то это, быть может, потому, что она, как говорится, лежала на поверхности.

Наш корабль слишком зависел от ветра и погоды, чтобы можно было уверенно вычислить, сколько времени у нас уйдет на предстоящий путь, особенно в широтах с непостоянными ветрами. Предварительный расчет всего плавания основывался на предполагаемом среднем ходе в четыре узла. При такой, по видимости, весьма скромной скорости мы собирались достичь Ледяного барьера примерно в середине января 1911 года. Как мы увидим позднее, этот расчет оправдался с поразительной точностью. На путь до Мадейры мы отводили с месяц. Здесь наши ожидания были превзойдены, мы вышли из Фуншала ровно через месяц после старта из Кристиании. Такие ошибки любой простит.

Время, потерянное в Ла-Манше, нам удалось наверстать на пути вдоль испанских берегов и дальше на юг. Северный ветер держался, пока его не сменил северо-восточный пассат, после чего мы и подавно воспряли духом. Судя по полуденной обсервации, вечером 5 сентября мы могли надеяться увидеть маяки. И в самом деле, в 10 часов вечера вахтенный доложил, что видит маяк Сан-Лоренцо на островке Фора у Мадейры.

На другое утро мы бросили якорь на Фуншальском рейде. У меня было условлено с братом, что он постарается раньше нас попасть в Фуншал. И вот мы тут, а его что-то не видно. Мы уже стали льстить себя надеждой, что прибыли первыми, когда его вдруг заметили в лодке, которая подошла к «Фраму». Брат услышал от нас, что на судне все благополучно, а мы получили от него кипу газет и писем с вестями из дома. Какой-то суетливый человечек, объявивший, что он доктор и, как таковой, явился проверить состояние нашего здоровья, поспешно дал задний ход, когда на верху трапа его встретило два десятка широко разинутых по случаю жары собачьих пастей. Интерес ученого мужа к нашему здоровью сразу испарился, теперь его заботила целость собственных конечностей.