Рувим Фраерман - Жизнь и необыкновенные приключения капитан-лейтенанта Головнина, путешественника и мореходца

— Как же не знать, батюшка, — отвечает Ниловна, снуя с тряпкой из угла в угол. — Как в шестьдесят восьмом году твоя покойная маменька, царствие ей небесное, собралась на богомолье к Троице-Сергию, так ехали мы на своих пятеро суток. А кони были получше нынешних. Агафон Михайлыч тогда молодой был, непомерной силы человек, лошадь под брюхо плечами поднимал, а и тот с трудом четверик сдерживал.

— Ничего-то ты, нянька, не понимаешь... — говорит Вася, с сожалением качая головой. — Разве это Россия? Это только некая часть, вот такой крохотный кусочек. Я про всю Россию говорю.

— Где же мне, батюшка, знать, — отвечает нянька. — Старуха уж я.

— Мадемуазель Жозефина, — говорит он тогда по-французски гувернантке Жозефине Ивановне, на минуту заглянувшей в комнату, — а вы знаете, как огромна Российская империя?

— О, это очень большая страна, — быстро соглашается Жозефина Ивановна. — Франция — тоже очень большая страна. Когда я жила в Ионвиле со своими родными...

«Ну, теперь поехала! — думает Вася. — Лучше ее не трогать».

И чтобы отвлечь старушку от воспоминаний ее молодости, хорошо известных ему, Вася соскакивает с подоконника и заводит другой разговор.

— А знаете, Жозефина Ивановна, — говорит он, — книжка, которую вы мне дали, очень интересная. Я ее уже прочел.

— Уже прочли? — удивляется Жозефина. — Всю? Всю прочли?

— Всю! — говорит Вася и хлопает книгой по колену.

— Но, Базиль, — пугается Жозефина Ивановна, — там были заложенные страницы. Я забыла вам сказать, что этого читать нельзя.

— Это об островитянах-то? — спрашивает Вася.

— Да, да, Базиль. Они там у себя ходят совершенно... ну... совершенно без платья. Этого читать нельзя.

Вася громко смеется:

— Все, вес прочел! И, знаете, Жозефина Ивановна, это самое интересное, — дразнит он старушку.

— Вы очень плохо сделали, Базиль; вы очень много читали и очень мало кушали, — говорит Жозефина Ивановна и быстро выходит из комнаты.

— А может, батюшка, — обращается Ниловна к Васе, — может, и впрямь откушать чего изволишь? Может, киселька малинового с миндальным молочком? Может, ватрушечку со сливками? Вишь, Жозефина Ивановна обижается на тебя.

Вася отрицательно качает головой.

— Ни ани, ни нуа не хочу, — отвечает он. — У меня табу расиси.

— Чего, чего? — недоумевает Ниловна. — Это где же ты выучился такой тарабарщине? От цыган слышал, что ли?

— Не от цыган, а от жителей острова Тана, нянька. Я был в путешествии.

— Господи, батюшка, уж не повредился ли ребенок? — ворчит про себя Ниловна. — В каком же путешествии. Васенька, когда ты из горницы который день не выходишь?

— A вот!

И Вася потрясает в воздухе книгой.

— А ты не зачитывайся, батюшка, — советует Ниловна. — От этого повреждение ума может получиться. Ты бы и впрямь покушал чего.

— Я же тебе сказал уже!

— Да разве я по-тарабарски понимаю, батюшка! Я, чай, православная.

— Я тебе сказал, — поясняет Вася, — что ни есть, ни пить не хочу, что брюхо у меня полно. — И вдруг громко кричит в окно: — Эввау! Эввау!

Господь милосердный, да что с тобой? — пугается «нянька.

— Это я ему. Гляди, кто по дороге-то идет! Эввау! Ниловна выглядывает в окно.

— Ну кто? Тишка. Гуся несет. Наверно, гусь куда ни на есть заблудил, он его поймал и несет домой.

— Эввау, Тишка! — кричит Вася. — Арроман, иди сюда. Не гляди на эту старую бран! — Вася знаками показывает на няньку.

Но Тишка, пугливо озираясь по сторонам, ускоряет шаг и, не глядя в сторону Васи, исчезает из виду.

— Побежал к своей эмму, — говорит Вася. — Эввау — это кричат, если рады кого видеть; Арроман — это мужчина, а бран — женщина. Эмму — хижина. Тишка убежал в свою хижину, потому что трус.

— Не трус, а тетенька не велели ему сюда ходить. Он приказ тетеньки сполняет.

— Это або, — замечает Вася. — А может, ему хочется ослушаться?

— Тогда, значит, на конюшню, — говорит Ниловна.

— Ну, и або.

— А это что за слово такое?

— Это значит — нехорошо.

— Ну, — говорит Ниловна, — по-твоему, может, и нехорошо, а по-моему — хорошо, потому установлено от бога: раб да слушается господина своего.

Пообедав последний раз в постели, Вася от нечего делать уснул.

И снился ему легкий, как облако, корабль с белыми парусами. И снился ему океан, по которому ходили неторопливые, мерно возникавшие и мерно же исчезавшие волны, и весь безбрежный простор его тихо колыхался, как на цепях.

Сон этот был так реален, что когда Вася просыпался, то и в полусне еще чувствовал это мерное и торжественное колыхание.

Отъезд в Москву был назначен на 15 июня.

В эти последние дни пребывания в Гульёнках Васе была предоставлена тетушкой полная свобода.

Потому ли это произошло, что она решила дать мальчугану проститься со всем тем, что окружало его с детства и было знакомо и дорого, или просто махнула на него рукой, но только с утра до вечера он мог пропадать, где ему вздумается.

И самое удивительное, что Тишка с молчаливого разрешения тетушки по-прежнему сопровождал его.

За это время Вася успел побывать всюду и прежде всего на пруду.

Опрокинутый дощаник, виновник столь бурных событий в жизни Васи, находился на прежнем месте. Но теперь по днищу его проворно бегала, что-то поклевывая, синяя трясогузка.

Сняв одежду, ребята проворно поплыли к дощанику. Трясогузка тотчас же с тревожным писком вспорхнула, а ребята, взобравшись на дощаник, начали танцевать на нем, выхлюпывая воду из-под его днища. И звонкие голоса их невозбранно будили тишину старого парка.

— Тебя не тошнит, когда ты качаешься на качелях? — спрашивает вдруг Вася у Тишки.

— Не, — отвечает Тишка, — хоть как хочешь качай.

— Ну, значит, ты морской болезнью не заболеешь. Это хорошо. Поплывем!

На этот раз уж навсегда оставив свой славный корабль «Телемах», Вася плывет назад к берегу. И тотчас же на днище покинутого дощаника снова садится вертлявая трясогузка и бегает по мокрым доскам, что-то разыскивая.

Через полчаса Вася с Тишкой уже слоняются по рабочему двору, обстроенному конюшнями, амбарами и жилыми избами. Посредине двора колодезь с долбленой колодой, наполненной свежей водой, а вокруг него огромная лужа, в которой нежится пестрая свинья с поросятами.

У стены конюшни, в тени, стоит четверик добрых, степенных коней, привязанных к кольцам.

На этих лошадях Вася не раз ребенком ездил с покойной матерью на ярмарку в Пронск.

И эта же четверка завтра повезет Васю в Москву.

Агафон с конюхом чистят лошадей и мажут им копыта дегтем. У одной лошади верхняя губа почему-то перетянута мочалкой. Лошадь стоит, не шевелясь, даже не машет хвостом, только напряженно двигает одним ухом.