Александр Харитановский - Человек с Железным оленем

Сборы были недолгими. Глеб сдал в райисполком собак. Приделал к велосипеду пластинку из моржовой кости. В центре ее был выгравирован глобус, а по краям – нерпы, моржи и семейство белых медведей. Пластинку вырезал тот самый замечательный мастер, который принес в райисполком костяной фрегат. Сделали подарок и чукотские девушки: они вышили цветным бисером нарукавник.

Путешественника провожал весь Уэлен. Травин попрощался с капитаном Фонаревым. Георгий Иванович подарил ему снимок зажатой во льдах «Чукотки», а доктор Макаров – собственное фото. На обороте надпись: «С надеждой, что время, проведенное под крышей гостеприимного уэленского рика, вспомнится».

Дожди, туманы – сентябрь. Тундра топкая. Ручьи, речушки вздулись. Птицы отлетали к югу. Глебу на этот раз с ними по пути…

Через неделю на низменном южном берегу большой бухты показался поселок. Длинная улица новых деревянных домов. На первом даже табличка: «Проспект». Из одного дома с множеством труб высыпала толпа ребятишек, одетых в европейское платье. Только обувь местная – торбаса.

Бухта Лаврентия, а поселок назывался длинно: Чукотская культбаза Комитета Севера при ВЦИКе. Это была первая такая база на полуострове. Она начала работать три года назад и завоевала уважение у чукчей. Здесь имелись школа-интернат, больница, мастерские, баня… Вначале родители отказывались отдавать детей в интернат: не хотелось лишаться маленьких помощников, да и боялись за них. А теперь настоящий ребячий город в Лаврентии. Собирали сюда ребятишек с восточного побережья. И больших, и маленьких начинали учить с азов. Учить не только грамоте, а и новой большой жизни.

Еще трое суток пути. За желтым мысом открылась ровная береговая полоса, усыпанная от края и до края тысячами моржей. Глеб впервые увидел такое скопление этих морских зверей. На пляже словно два ряда каменных россыпей: у воды – моржи, а выше – галечник. Животные возились на берегу, мычали, сопели, грелись, положив на камни клыкастые головы. Плескались; море от их игры кипело.

Неподалеку большое эскимосское селение Чаплино. Эскимосы на Чукотке только и живут в Наукане и Чаплине. В поселке шла разделка моржей. Всюду валялись по берегу вверх желтыми пятнистыми животами громадные туши. На вешалах растянуты шкуры, болтаются связки надутых кишок, похожие на огромные колбасы. Кишки эти высушат, а потом разрежут и будут из них шить непромокаемые дождевики. Кое-где на крышах яранг торчали наподобие кувшинов моржовые желудки – пойдут на барабаны, на поплавки. Возле стен сушилось нарезанное лапшой мясо. Тут же пластины мяса и сала. Их закатывали и закапывали на хранение в землю. Получался своеобразный – моржовый рулет – капальхен. Мясо моржа – это хлеб береговых чукчей и эскимосов.

По случаю удачной охоты на многих ярангах выставлены черепа моржей. Глеба заинтересовал череп моржа с четырьмя клыками вместо обычных двух. Череп лежал на яранге, сколоченной из досок, с парусиновой крышей, перехваченной поверху кожаными ремнями. У входа в ярангу сосал короткую трубку старик эскимос. В отличие от соседей на нем не шкуры, а костюм из синей дабы. На голове натянута шерстяная вязаная шапочка. Это был лучший охотник Чаплина. Добытый им морж с четырьмя клыками считался своеобразным талисманом. Старик – и главный распорядитель охоты: назначал день, когда можно начинать бить моржей и в каком количестве. Чаплинское лежбище являлось подобием заказника.

– Ты тут на берегу не стреляй, – заметил старик Глебу. – Моржи могут испугаться. Уплывут – голод будет.

От эскимоса путешественник узнал, что по соседству, в бухте Провидения, стоит пароход, который собирается на Камчатку. Назавтра Глеб был уже там.

Бухта похожа на ущелье. Высокие обрывистые берега в пятнах снега. Ледяные козырьки, в которых волны выбили пещеры. У входа приткнулся маленький поселок. На рейде виднелся шведский пароход «Арика». Капитан подтвердил, что в ближайшие дни – возьмет только угля – «Арика» отправляется в Петропавловск-Камчатский.

24 октября 1931 года перед взором Травина открылась Авачинская бухта в окружении своих каменных стражей, накрытых папахами ледников. В этот же день путешественник поставил в паспорте-регистраторе последнюю печать – копию первой: «Камчатский окружной исполнительный комитет». Но первую от последней отделяли 85 тысяч километров и три года…

Полярная одиссея велосипедиста Травина закончилась.

Самолет летел над Центральной Камчаткой. Под крылом проплывали горные цепи. Величественные, острые, как иглы, пики сменялись оранжевыми конусами умерших вулканов. В долинах – ядовито-зеленые пятна тундры, на взгорьях – дремучий лес. Ни дорог, ни тропинок…

– В этом краю только и остается что летать, – заметил я вслух.

– Думаете?.. У нас, на Партизанской, проживает чудак этакий Травин. Он пытался тут на велосипеде путешествовать, – усмехнулся мой сосед, старый петропавловский житель.

Краем уха пойманная фраза запомнилась. Захотелось увидеть этого человека, поговорить с ним. Как и многие из пишущих, я очень ценю встречи с так называемыми чудаками, с теми, кого молва нередко характеризует как людей странных, непрактичных лишь потому, что берутся они, казалось бы, за невозможное. В таких, к примеру, чудаках долго ходил Поликарп Михайлович Агеенко, тоже петропавловский житель, пенсионер, «свихнувшийся» на камчатском фруктовом саде. Он все свои сбережения вложил в выписку бесчисленного множества саженцев, которые испытывал годами.

– «Крайний Север – и фруктовый сад?.. Чудачество»,– говорил кое-кто. А вот минувшей осенью Поликарп Михайлович угостил меня с одного деревца настоящим яблоком, а с другого – горстью вишен. Вызрели-таки фрукты на камчатской земле!..

Да кого обыватели всех времен и народов не называли чудаками-фантазерами? И все лишь оттого, что мерили человека на свой аршин…

Я долго кружил, поднимаясь по крутым переулкам на последнюю улицу, венчавшую Петровскую сопку, где жили Травины.

Ленивому, даже просто толстому гипертонику от многолетнего сидения за канцелярским столом тут не ужиться. Надо определенно иметь крепкие ноги, – думал я, вытирая обильно струящийся пот. – Верно, энергичный старик…»

Портрет вырисовывается задолго до встречи. Что-то создаешь сам, другое, уже известное, усиливаешь. Свыкнешься – и трудно разочаровываться… Разочароваться, впрочем, не пришлось.

– Да, я Травин.

Чисто выбритое с крупными чертами загорелое лицо. Среднего роста, но, судя по широкой груди, очень сильный человек выжидательно смотрел на меня. То, что это именно тот Травин, о котором шла речь в самолете, было уже ясно: в глубине комнаты, на стене я успел заметить большой фотографический портрет – голову с гривой густых волос, перехваченных не то лентой, не то блестящим обручем. Фотография вмонтирована в кусок карты Северного Ледовитого океана. К рамке прибита костяная пластинка с надписью «Турист – путешественник» и т. д. с изображением моржей, белых медведей…