Жюль Верн - Великолепная Ориноко

— Подождите... подождите! — крикнул господин Мигель. — Мне кажется, я вижу среди ветвей длинную морду!

— Ну так, кому бы ни принадлежала эта морда... — ответил Жак Эллок и разрядил свой карабин.

Тотчас же раздался страшный треск, и из чащи с ревом выскочил какой-то огромный зверь.

Грохнули еще два выстрела — господин Мигель тоже разрядил свой карабин.

Животное, с последним воплем, упало замертво.

— Э, да это всего лишь тапир! — воскликнул Жермен Патерн. — Стоило тратить наши четыре пули!

Из соображений безопасности, конечно, нет, но вот из кулинарных соображений это животное вполне могло того стоить.

Итак, наши охотники имели дело не с ягуаром и не с пумой, самыми опасными южноамериканскими хищниками, а с тапиром. Это сильное животное с не слишком густой коричневой шерстью, сероватой на голове и на груди. У самца есть грива. Тапир ведет по преимуществу ночной образ жизни и обитает в чащах и на болотах. Его нос, напоминающий небольшой подвижный хобот, заканчивается свиным пятачком, что придает ему сходство с кабаном или даже со свиньей. Ростом же он — с осла.

У охотников не было ни малейших оснований опасаться нападения. Тапир питается фруктами и растениями, и единственное, на что он способен, — это сбить человека с ног.

Однако не стоило жалеть о четырех пулях: если удастся дотащить его до пирог, матросы знают, что с ним делать.

Но в тот момент, когда убитое животное покатилось на землю, ни господин Мигель, ни его спутники не услышали крика следившего за ними индейца и не видели, как тот со всех ног помчался к деревне. Они взвалили на плечи оленя, прихватили морскую свинку и двинулись в обратный путь, а за тапиром собирались послать кого-нибудь из матросов.

Когда они пришли в Аугустино, все население деревни было охвачено яростью и ужасом. Мужчины и женщины окружили своего вождя, и тот, казалось, был не менее возбужден, чем его подданные. Появление Жермена Патерна, господина Мигеля и Жака Эллока было встречено громогласными воплями ненависти и мести.

Что случилось? Откуда такая перемена? Может быть, пиароа готовились к нападению на пироги?

Жак Эллок и его спутники успокоились, увидев направлявшихся к ним господина Фелипе, господина Баринаса, сержанта Марсьяля и Жана.

— Что случилось? — спросили они.

— Вальдес был в деревне и видел, как выбежавший из леса индеец бросился к вождю и сказал, что вы убили...

— Морскую свинку... оленя, которых мы несем, — сказал господин Мигель.

— И еще тапира?

— Да... тапира, — ответил Жак Эллок, — а что плохого в том, что мы убили тапира?

— По пирогам... скорее по пирогам! — что есть мочи закричал сержант Марсьяль.

Действительно, жители деревни готовы были перейти в наступление. Эти индейцы, недавно такие миролюбивые, приветливые и услужливые, сейчас были охвачены яростью. Некоторые вооружились луком и стрелами. Их вопли становились все более угрожающими, они уже были готовы броситься на пришельцев. Вождю Карибалю, даже если бы он этого захотел, вряд ли удалось бы сдержать их. Опасность увеличивалась с каждой минутой.

Неужели убийство тапира было единственной причиной этой ярости?

Единственной... И жаль, что Жан не предупредил охотников: его путеводитель рекомендует ни в коем случае не трогать этих животных. Кажется, суеверные местные жители верят в переселение душ, и тапир для них — животное священное. Они не только верят в духов, они считают тапира одним из своих предков, и причем самым почитаемым. Душа умершего индейца вселяется в тапира. Убить тапира — значит лишить пристанища душу, обречь ее на вечные скитания. Вот почему категорически запрещено прикасаться к этому животному — ведь это вместилище душ! И вот почему убийство тапира приводит пиароа в ярость и толкает на жестокую расправу с преступником.

Однако наши охотники ни за что не хотели оставить оленя и морскую свинку, убийство которых не влекло за собой никакой ответственности. Подбежавшие матросы схватили добычу, и все бросились к пирогам.

Жители деревни мчались за ними. Вождь даже не пытался усмирить их. Напротив, он шел впереди, размахивая луком. Ярость их достигла апогея [108], когда четверо индейцев принесли на носилках убитого тапира.

В этот момент путешественники добежали до своих лодок. У индейцев нет огнестрельного оружия, а от стрел вполне можно укрыться под навесом пирог. Обогнав сержанта, Жак Эллок помог Жану подняться на борт «Гальинеты» и посоветовал ему лечь под навесом. Затем вместе с Жерменом Патерном он вскочил на борт «Мориче». Трое географов укрылись на «Марипаре». Лодки отчалили в тот самый момент, когда на них обрушился град стрел.

Небольшой водоворот у выхода из бухточки не позволял пирогам двигаться достаточно быстро, и, прежде чем их подхватило течение, выстроившиеся на берегу индейцы выпустили следующую партию стрел. К счастью, никто не был ранен. Стрелы пролетели над лодками, и только несколько из них вонзились в соломенные крыши навесов.

Путешественники зарядили ружья и вышли из-под навеса. Прогремели шесть выстрелов, затем еще шесть. Семь или восемь индейцев были ранены, а двое скатились с берега и исчезли под водой. Этого было более чем достаточно, чтобы обезумевшие жители деревни с воплями бросились врассыпную.

Лодки, которым больше не грозила никакая опасность, обогнули отмель и, подгоняемые ветром, вышли на середину реки.

Было шесть часов вечера, когда «Мориче», «Гальинета» и «Марипаре» пристали к левому берегу, чтобы провести ночь там, где им не грозило никакое нападение.

Уже засыпая, Жермен Патерн спросил своего друга:

— Скажи, Жак, а что эти пиароа собираются делать со своим тапиром?

— Они похоронят его со всеми почестями, полагающимися священному животному. <

— Ерунда, Жак! Держу пари, что они его съедят, и правильно сделают!

Поджаренный на углях филей тапира — восхитительная вещь.

На рассвете, когда на западе еще мерцали последние звезды, путешественники стали собираться в дорогу. До Сан-Фернандо оставалось не больше пятнадцати километров, и они надеялись преодолеть это расстояние за день. Возможность наконец-то лечь спать в настоящей комнате с настоящей кроватью казалась весьма заманчивой. С того момента, как они покинули Кайкару, прошел тридцать один день и ровно столько же ночей, в течение которых приходилось довольствоваться циновкой под навесом пироги. И разве можно сравнить ночевку в индейских хижинах Ла-Урбаны, Атурес и Майпурес с комфортом пусть даже не гостиницы, а обычного постоялого двора, если только он обставлен по-европейски. У путешественников были все основания надеяться, что в Сан-Фернандо эти их желания наконец-то исполнятся.