Мишель Пессель - Путешествия в Мустанг и Бутан

Веревки отчаянно раскачивались, и идти по наложенным на них доскам было не самым приятным делом. Наконец мы ступили на твердую почву, своего рода низкий остров с десятком домов и шестью лавочками из темных досок. Здесь жили чиновники, предпочитавшие ночевать в семье.

В который раз уже я с удивлением констатировал, что возле дзонга нет ни селений, ни даже слободы, а ведь Пунакха много веков была столицей. Город целиком помещался за крепостной стеной.

У входа я спросил, где можно видеть тримпона. Мне ответили, что властитель закона вместе с ньерченом отсутствует: летом дзонг вымирает. Из начальства остался только тримпон-рамджам. Титул рамджамов дается местным выборным руководителям, управляющим небольшими, входящими в юрисдикцию дзонга районами. Обычно насчитывается пять-шесть рамджамов, двое работают в дзонге помощниками главного интенданта.

Здешний рамджам оказался высохшим старцем с седыми волосами. Он встретил нас традиционным равнодушием (с которым я уже примирился) и, не предложив даже чашки чая или стакана воды, потребовал кашаг. Прочтя его, он отвел нам комнату в королевском бунгало на берегу реки. Очень хотелось есть, поэтому Тенсинг сразу же приступил к своему коронному номеру— приготовлению риса; кухня располагалась в хижинке рядом с домом. Рамджам исчез, а я отправился в лавки.

Приятный сюрприз: на прилавках стояли корзины с гранатами; до сих пор мне не доводилось встречать эти фрукты в Гималаях. Грызя гранат, я продолжал перебирать вещи на прилавках. Неожиданно вошел рамджам. На сей раз он оказался куда приветливее и даже попросил сфотографировать его. Мы условились, что после завтрака осмотрим дзонг.

Расплатившись с караванщиком и потрепав на прощание по головке его юного спутника, я зашел к Тенсингу. Он походил на черта, хлопочущего возле адского огня: щедрой рукой посыпал варево черной, белой и желтой «штуками». Видно, поварской талант у него в крови! Если не считать, что рубашка, служившая полотенцем, совсем засалилась и вытирание тарелок мало что давало…

Наша штаб-квартира представляла собой большое шале, окруженное садом за каменной стеной, в котором густо росла трава и яркие цветы. Старуха с беззубой улыбкой — сторожиха — пришла взглянуть на мой багаж, дабы выяснить, кто я такой. Я не сумел сказать ей ни слова, поскольку в эту минуту появился Тенсинг со своим изделием и мы уселись за стол. Рис был абсолютно безвкусный, несмотря на соль, перец и большие чашки с водой, в которой плавал порошок «карри». Из кармана брюк Тенсинг извлек нечто, живо напоминавшее шнурки для ботинок.

— Кушайте, это сушеное мясо, я купил его в Вангдупотранге.

Он не успел еще закончить тираду, как воздух в комнате заполнился запахом гнилого мяса. Я поспешно вернул связку Тенсингу, бормотнув что-то насчет того, что сушеное мясо еще недостаточно просушилось.

— Зря, очень вкусно, — заметил мой спутник.

Я ответил, что не особенно голоден. Тенсинг разочарованно запихнул ремешки в карман и с аппетитом набросился на рис. Я последовал его примеру, хотя и с меньшим энтузиазмом. «Антизавтрак» прошел в полном молчании. Разделавшись с пищей, я со старым рамджамом отправился осматривать дзонг.

Пройдя еще один висячий и столь же шаткий мост, мы оказались на маленькой платформе у громадного входа в крепость. Туда вели два марша крутых ступенек. В случае нападения лестницу разрушали, вход повисал высоко в воздухе, а колоссальные ворота, усеянные стальными заклепками, закрывали.

По обе стороны ворот располагались маленькие тоннели, пробитые в толстой стене. Выше виднелись узкие бойницы, сквозь которые вели наблюдение за окрестностями. Центральная башня Пунакхи насчитывала семь этажей и господствовала над всей долиной. Примыкавшее к ней четырехэтажное здание опоясывали ряды галерей на толстенных деревянных столбах.

Мы поднялись по очереди на все этажи, осмотрели молельни и залы собраний. Описание их заслуживает отдельной книги. Фрески, золотые и серебряные вазы, резные, покрытые позолотой статуи составили бы гордость любого европейского музея.

Оставив первый двор, мы с рамджамом перешли во второй, где оказалось еще больше молелен и зал, причем в каждой возле стен стояли гигантские будды по 7–8 метров высотой. В общей сложности в дзонге насчитывалось 36 молелен и семь больших зал, соперничавших убранством и размерами.

Словно Алиса в стране чудес, шагал я за своим гидом, карабкался по шатким лестницам, углублялся в темные коридоры, заглядывал в окна или выходил на балкон, откуда открывался великолепный вид на реку. Золото, яркие краски, голубые ^и оранжевые потолки создавали впечатление затейливого калейдоскопа. За все время нам не встретилась ни одна живая душа. Казалось, я брожу по городу мертвых, отданному бесстрастным божествам и безмолвно ярившимся демонам. Дзонг походил на обитель духов, тантристский пантеон.

Двухчасовая прогулка закончилась в зале шириной 50 метров, где потолок поддерживал целый лес столбов. Это была южная оконечность крепости, выходившая на место слияния двух пенистых потоков, где помещалась главная, хотя и не самая большая зала дзонга — здесь в прежние времена заседало национальное собрание. Стены были изукрашены до самого потолка, а в центре устроен большой прямоугольный атриум. В нем на возвышении стоял трон в виде квадратной деревянной башни. Огромные занавеси из тончайшей парчи ниспадали сверху, словно рыбья чешуя.

Даже после дзонгов Паро, Тхимпху, Вангдупотранга и Симтока я совершенно не был подготовлен к великолепию и почти устрашающей пышности этой цитадели.

Понадобились бы недели, если не месяцы, для того чтобы ознакомиться хотя бы с частью сокровищ Пунакхи. Здесь были подарки, изготовленные крестьянами страны, пышные подношения послов далай-ламы и бывших вассалов короля, все богатство бутанского искусства. Ремесленников-умельцев непременно посылали в Пунакху, где они исполняли заказы князей и лам. Ничего удивительного, что бутанцы, засев за крепкими стенами этой цитадели, осмеливались бросать вызов Тибету, ассамским князьям и англичанам в Индии.

Укрытая в жгучей долине, отрезанная со всех сторон зимними снегами и летними разливами, Пунакха выглядела абсолютно неприступной. И это не только впечатление, но факт: за всю историю Пунакху никто не смог одолеть; вплоть до второй половины XX века она сопротивлялась нашествию технологической цивилизации. Впрочем, последнее относится не только к Пунакхе, но и ко всему Бутану, выдержавшему искушение и сохранившему свои оригинальные формы правления, религии и искусства — все это в век, когда искусства и религии, не говоря уже о политической жизни, в большинстве стран подверглись либо влиянию заграничных идей, либо финансовой лихорадке.