Мишель Пессель - Путешествия в Мустанг и Бутан

Мы вернулись с рамджамом по шатким мостикам на площадь перед крепостью. Старик предложим зайти к нему на чашку чаю. Чай оказался не единственным напитком в доме, и к вечеру мой гид захмелел. Взяв меня за локоть, он стал показывать знаки своей власти: вытащил из ножен длинный меч и, не отрывая взора от стального клинка, торжественно произнес:

— Вот. Благодаря этой вещи никто не смеет перечить мне. И если я говорю «да», то так и будет.

Потом, достав со стены старое ружье, продолжил:

— Ну а если кто-то проявит строптивость, есть еще и это. Но меня все слушаются и говорят «спасибо». У нас не возникает трудностей.

Водрузив ружье на место, рамджам вдруг извлек из кармана своего синего кхо пистолет. Мне стало не по себе, и я начал уговаривать старика положить оружие назад. Его власти здесь ничто не угрожает, и я бесконечно восхищен им.

Вообще говоря, рамджам и в самом деле не обычный чиновник, а лицо, от которого зависят жизнь и благополучие тысяч людей, мир и покой целого края. В горной провинции, где не знают телефона, машин и полицейских патрулей, уважение к закону зиждется на почтении к властям и страхе перед наказанием. Оставшись один в крепости после отъезда тримпона, старый рамджам должен был выступать в качестве единовластного судьи, сборщика налогов, почтмейстера, хранителя государственных складов. На его попечении были также цейхгаузы и арсенал крепости, он распределял земельные наделы крестьянам, и за все это держал ответ перед королем. Капитан, стоящий у руля области с населением 10 тысяч человек. Нелегкая задача! Я смотрел теперь на меч, ружье и пистолет не как на атрибуты устрашения, но как на символы власти. Кстати, когда ночью захлопывались тяжелые крепостные ворота, оружие могло оказаться нелишним. В эту ночь, как и много веков назад, на верхушке учи устраивается дозорный с большим барабаном, а по опустевшему двору и галереям будут расхаживать стражники в шелковых тогах с перекрещенными на груди шарфами — королевская рать, воины гьялпо.

В Бутане денежный достаток не является целью жизненных устремлений, поэтому вполне естественно, что рамджам показал мне эмблемы своего ранга. Серебряный меч — главный атрибут здешнего престижа. Кроме меча, ружья и пистолета в набор официальных эмблем входят также шелковый мешок и кошелек. Два последних предмета рамджам осторожно извлек из большого бумажного пакета бутанской выделки и с гордостью прикрепил их к поясу.

Жена рамджама, маленькая старушка с усталым лицом, подавала на стол, заботясь, чтобы не пустел сосуд с рисовой водкой. Это зелье куда крепче ячменного пива «чанга». Сидя на ковре, подвернув под себя ноги, я пил ее маленькими глотками из серебряной чаши. Владелец меча и ружья уже сильно клевал носом и настоятельна просил меня пожаловать завтра утром на соревнования по стрельбе из лука, которые он решил устроить в мою честь. Лучшие лучники округи будут состязаться у подножия дзонга.

Не сомневаясь, что столь грандиозные замыслы родились в голове рамджама под влиянием рисовой водки, я очень вежливо попросил его не беспокоиться. Старик расстроился. Тогда я добавил, что завтра утром мне совершенно необходимо покинуть его гостеприимный чертог: Пунакха вымерла, мне не у кого получить интересующие меня сведения, да и путь предстоит неблизкий. Два дня в Пунакхе ничего не добавили бы. Тут следовало прожить несколько месяцев.

Да, завтра на рассвете мы уходим. Я условился с совсем разомлевшим рамджамом о верховой лошади; кроме того, он обещал дать носильщика и проводника: я непременно хотел осмотреть два монастыря, лежащие на другом берегу Мачу.

Было уже далеко за полночь, когда я покинул дом рамджама. Он заботливо отрядил мне в провожатые своего слугу с факелом, иначе я наверняка заблудился бы на пути от площадки лучников до своей резиденции.

Во тьме смутно угадывалось детское лицо Тенсинга. Спать мешали москиты. Закурив, я вышел на веранду. Луна обливала молочным светом заросший сад, все было безмолвно, и только рокот реки под стеной дзонга, высившегося словно утес, нарушал тишину. Целый час я простоял так на пороге комнаты, глядя на цитадель и вопрошая мироздание.

Сумерки сгущались, и ворота Вангдупотранга вот-вот должны были захлопнуться, когда мы с Тенсингом, изнемогшие и вымокшие под дождем, прошли через калитку в кактусовой изгороди. С шести утра мы медленно поднимались по склону над Пунакхой к монастырю Нгор. Я надеялся еще дойти до монастыря Тало, самого почитаемого в Бутане, но не понял проводника, и мы остановились буквально в часе ходьбы от него.

Нгор, впрочем, тоже оказался интереснейшим местом. Монастырь стоял на карнизе высоко над долиной Мачу в окружении сосен и затейливо покрашенных домиков.

Покинув священное место бутанского ламаизма, мы продолжили путь по западному берегу Мачу. И тут нас застигла жуткая гроза. Молнии пронзали завесу воды, а сильнейший ветер едва не сбивал с ног. Горы окутались тучами, тьма упала средь бела дня. Бутан называют Страной дракона, поскольку здесь верят, что гром испускает дракон, мчащийся по небесам (тибетское слово для обозначения грома в буквальном переводе означает «глас дракона»); некоторые историки полагают, что Бутан обязан своим наименованием частым здесь грозам.

Мы переночевали в Вангдупотранге и стали готовиться к походу на восток. Ньерчен наконец-то вернулся в крепость. Взяв тяжелую связку ключей, он повел нас к амбару внутри дзонга. Королевские печати скрепляли створки дверей. Взломав их, ньерчен зашел в амбар в сопровождении слуги. В руке у того была деревянная мера и круглая палочка. Слуга наполнял меру рисом, разравнивал палочкой и вел счет, высыпая содержимое в подставленный Тенсингом мешок. Мой кашаг позволял покупать рис по государственному тарифу. Кроме ньерченов, никто не продал бы мне риса, а если и сделал бы это, то заломил бы сумасшедшие деньги.

У властителя закона я попросил подготовить на завтра четырех лошадок или мулов. На них мы навьючим шесть тюков с багажом и провизией. Тримпона я нашел в центральном помещении дзонга. Стены его были увешаны мечами, тремя устрашающими кнутами и двумя мерами, очень похожими на ту, которой пользовался ньерчен. Но здесь это были чаши правосудия. С легкой улыбкой властитель закона показал мне орудия своего труда.

Вечером ньерчен пригласил меня отужинать с ним и его сыновьями. Блюда были очень простые, типично бутанские — их подают и в крестьянском и в господском доме: рис с овощами и множеством чашек чая, сдобренного маслом. Ньерчен, дородный человек с благодушным лицом, рассказал мне о своей карьере. Он много лет прослужил в королевской свите в Тхимпху, прежде чем получил назначение на свой нынешний пост.