Юрий Усыченко - Белые паруса. По путям кораблей

Капитану было трудно — труднее, чем его товарищам по плаванию. Он управлял яхтой, на нем лежала ответственность за жизнь экипажа «Тайфуна», за целость судна. И Костя весь изменился, даже внешне. Лицо его, смазливое, излишне самоуверенное, стало суровым, по-настоящему красивым. Таким видела его Нина и таким полюбила своего друга детства.

Порывы ветра кренили и кренили «Тайфун», не давали выпрямиться, идти вперед. Волны все чаще захлестывали в кокпит.

Костя потянул к себе Нину. Штормовая венцерада на девушке была наглухо застегнута, из-под низко опущенных полей зюйдвестки блестели глаза.

— Три-и-сель ставить надо! — крикнул ей в ухо Костя, стараясь преодолеть свист ветра и рокотание волн. — Што-о-рмовой парус ставить надо!

Нина кивнула. Он прав. Под гротом и стакселем теперь идти не только трудно, но и опасно. Как ни сложна перестановка парусов в абсолютной темноте, при бешеной качке, сделать ее надо.

— Как Семихатка? — снова прокричал Костя.

— Пло-ох. — Звонкий девичий голосок с удивительной легкостью преодолел вой шторма. — Укачался.

— Садись на руль! — скомандовал Костя. — Держи против волны. Что бы ни случилось, против волны держи!

— Е-есть!

Нина взяла в свои руки управление яхтой. Шальной порыв ветра сорвал зюйдвестку, девушка осталась с непокрытой головой. «Вот беда, — подумала Нина. — Прическу испортит, а он не любит, когда я растрепанная». Дальше об этом думать было некогда: из темноты появилась большая волна, и Нина толкнула румпель, помогая яхте пробраться на морской вал.

Карманным фонариком Костя осветил Михаила. Матрос оказался действительно плох — к такой качке не привык, начавшаяся морская болезнь выворачивала парня.

— Пошли трисель ставить!

С большой неохотой Михаил поднялся.

— Что надо ответить?! — резко сказал Костя. — Как тебя на курсах учили?

Михаил покраснел. И вдруг сразу забыл о шторме, о морской болезни. Строгий, решительный тон капитана помог побороть слабость. Громко, почти спокойно, ответил:

— Есть, штормовой парус ставить!

— То-то, — удовлетворенно пробормотал Костя. — Давай.

Достали из каюты трисель, туго свернутый, как кокон, подготовили к постановке. Затем взялись за грот. С ним справиться оказалось нелегко. Толстая мокрая парусина отчаянно вырывалась из рук, ломала ногти, норовила изо всей силы хлестнуть моряка по лицу. Палуба «Тайфуна» прыгала, стоять ни за что не держась, не было никакой возможности. Волны обдавали пеной, брызгами, темнота затрудняла и без того нелегкую работу. Минутами Михаила охватывало настоящее отчаяние. Ему казалось, что никогда не смогут они побороть проклятый грот. Хотелось убежать в каюту, броситься на койку, закрыть голову руками, не видеть и не слышать ничего вокруг. Кто знает, как бы поступил Михаил, будь он в одиночестве.

Но рядом работал Костя — быстрый, точный, невозмутимый. И Михаил старался подражать ему.

Все-таки штормовую парусину поставили. Под триселем пошли ровнее, спокойнее.

Когда дело было кончено, едва не случилось несчастье. Крутой вал подбросил яхту. Костя поскользнулся на мокрой палубе, чуть не упал за борт. Михаил успел удержать товарища, помог ухватиться за ванты. Костя улыбнулся, кивком поблагодарил.

Рассвет застал «Тайфун» в открытом море. Багровое солнце всходило медленно. Волны догоняли яхту, с клокочущим шипением проносились мимо. При дневном свете они казались гораздо безобиднее.

Экипаж «Тайфуна» изрядно утомился от переживаний бессонной ночи, однако присутствия духа не терял, а с восходом солнца воспрянул окончательно. Теперь самое страшное осталось позади. Даже Михаил чувствовал себя хорошо — после авральной работы морскую болезнь сняло, как рукой.

Но дело было не только в болезни. Михаил чувствовал, что в душе его произошел перелом, никогда больше не испугается он моря. Он, как говорили когда-то, прошел «соленую купель». Много лет спустя, став капитаном торгового флота, он вспоминал ночной шторм на «Тайфуне» и думал о том, что этим штормом окончательно кончилось его детство.

Костя отдал Нине свою зюйдвестку взамен сорванной ветром, ясные глаза девушки лукаво поглядывали из-под широких полей моряцкой шапки.

Посмотрев на Нину при солнечном свете, Михаил ахнул:

— Что с тобой?

Голос был таким, что она тоже испугалась:

— В чем дело?

— Седая, — еле переводя дыхание, пояснил Михаил. Брови, ресницы, выбившиеся из-под зюйдвестки пушистые волосы побелели.

Нина начала звонко и неудержимо хохотать. Засмеялся и Костя:

— Ну, Семихатка, ты как скажешь!

Немного успокоившись, Нина проговорила сквозь смех:

— Да это же соль! Соль морская на волосах осела. А у меня сердце екнуло, что, думаю, такое.

Михаил сперва надулся. Но, как всегда, сердиться долго не мог и скоро сам подшучивал над своей ошибкой.

— Встреча, — сказал Костя.

Контркурсом к «Тайфуну» шло буксирное судно. Оно тяжело переваливалось на волнах, клевало тупым носом воду. Волны захлестывали палубу, докатываясь до капитанского мостика.

Когда буксир подошел совсем близко к яхте, на крыле мостика показался моряк с красными флажками в руках. Сделал знак вызова.

— А ну, читай, — скомандовал Костя. — Флажную азбуку знать обязан.

Матрос буксира быстро замахал флажками. Михаил читал, отделяя слоги:

— Как де-ла? Не нужна-ли по-мощь?

— Ответь: «Спасибо, у нас все в порядке». Флажки под банкой.

Михаил выполнил приказание.

Моряк снова засигналил.

— Счастливого плавания, — расшифровала Нина.

— Передай, — сказал Костя, — «Благодарим, счастливого плавания и вам».

Буксир скоро скрылся, море опять стало пустынным. Ветер немного ослабел. То исчезая среди бурных волн, то взлетая на гребень, шел «Тайфун».

«Девятый вал» высоко подбросил яхту.

— Вон! — сказал Костя.

Михаил и Нина посмотрели, куда он указывал. Далеко на горизонте появилась темная черточка. Она росла, росла, скоро стал виден маяк, суда в порту, ажурные профили кранов, здания.

«Тайфун» вернулся в Одессу.

Дверь кабинета дяди Павы отворилась. Без стука вошел Приклонский. Не здороваясь, плюхнулся на табуретку.

— Уговорил, — отрывисто бросил Приклонский в ответ на вопросительный взгляд начальника яхт-клуба.

— Кого? — недоумевающе спросил дядя Пава.

— Сеньку Шутько.

— Это который в «Локомотиве»?

— Его самого. Эх, и подлец! Во-первых, говорит, оклад не меньше, чем восемь червонцев; во-вторых, премиальные по заводу, как всем прочим.

Дядя Пава встревожился. Перебил:

— Погоди, погоди! Да на что ты его уговорил-то?

— К нам перейдет. Должностенку какую-нибудь выберем, в нашу парусную команду включится.