Юрий Усыченко - Белые паруса. По путям кораблей

Дядя Пава даже подпрыгнул в кресле.

— Да ведь он хулиган, рвач, в третье спортивное общество за длинным рублем переходит!

В противоположность собеседнику, Прнклонский сохранял полное спокойствие.

— Это есть, — хладнокровно согласился Илларион Миронович. — Что есть, то есть. Я же отмечаю — высокой марки подлец.

— Так зачем же?

— А затем! — бритое лицо Приклонского посерьезнело, в голосе зазвучали поучающие нотки. — Рассуди, голуба. Лучший гонщик Костя Иванченко — у нас. Второй гонщик — Сенька Шутько — где будет? Опять же у нас. А третий? Третий ты, и тоже у нас. Выходит, что мы имеем? Мы имеем отличную заводскую команду спортсменов-парусников.

Дядя Пава сел, опустил голову. Вздрагивающими грубыми пальцами достал пачку сигарет, закурил. Долго молчал, сдерживая себя, и все-таки сдержать не смог. Поднял голову, в упор посмотрел на Приклонского:

— Эх, Илларион Миронович, Илларион Миронович! До чего же ты вредный для спорта человек!

От удивления Приклонский даже не обиделся. Тусклые глаза его с отечными мешками заморгали,

— Сдурел? — ответил после паузы. — Я-то вредный?! Я спортом всю жизнь занимаюсь, душу ему отдал.

Дядя Пава покраснел. Зло сжались крепкие губы.

— Всю жизнь занимаешься?! Идем!

Схватил Приклонского за руку.

— Ой, больно! Пусти!

— Ничего, идем!

Вывел Иллариона Мироновича из начальнической конторки на спортивную площадку, подтащил к турнику.

— Выжмись.

— То есть как, голуба, выжаться?

— Вот так, — дядя Пава с завидной для его лет легкостью подтянулся на руках, ноги согнув под прямым углом к туловищу.

Приклонский искренне рассмеялся:

— Ой, уморил! Я и молодой был таких штук не выкидывал, а теперь, — махнул рукой. — Скажет же: «выжмись»!

— Ладно! А стометровку за сколько проплывешь?

Приклонский продолжал насмешливо улыбаться.

— Я, голуба, в море лет десять не купался. Радикулит проклятый замучил. Вот здесь колет, а сюда постреливает, — пухлой вялой рукой показал, куда колет, а куда «постреливает».

— Ну, тогда хоть скажи, чем на яхте поворот оверштаг от поворота фордевинд отличается?

Ироническая ухмылка не сходила с лица Приклонского. Непонятное возмущение старого моряка искренне забавляло Иллариона Мироновича.

— Ты меня, голуба, иностранными словами не стращай.

Дядя Пава не выдержал, вскипел окончательно:

— Так какого же черта ты себя спортсменом считаешь?! Вон, смотри, какие спортсмены бывают!

Показал на яхту под названием «Спутник», которая как раз подходила к причалу. На носу ее стоял мальчик лет четырнадцати, у руля — средних лет мужчина, а на корме, крепко упершись ногами в палубу, резким, уверенным голосом отдавал команды Остап Григорьевич. Неизменный берет его, как всегда, был лихо заломлен набок. Все члены команды «Спутника» походили друг на друга, не составляло труда догадаться, что это дед, сын и внук.

— Видел? — горячо проговорил дядя Пава. — Остапу Григорьевичу под семьдесят, а каждый выходной в море проводит, с сыном и внуком аж до Кавказа плавал. «Спутника» своего пуще глаза бережет, аккуратнее яхты в нашей гавани не найдешь.

Ироническая улыбка наконец сошла с лица Приклонского. Оно сделалось обычным — важным, сердитым.

— Ты меня с ним не равняй, я, голуба, человек занятой, мне всякие там повороты оверштаг некогда выкидывать. Я другой породы спортсмен. Болельщик!

Дядю Паву опять взорвало.

— Болельщик!? Это который в воскресенье двести граммов вылакает, на стадион пойдет, цигарку смолит и футболистам всякие-разные слова кричит! Так, что ли? Отвечай — так?!

Приклонский замялся.

— В общем, оно, конечно, так, только больно остро ты, голуба, вопрос ставишь. Нашего брата в кино показывают, про нас песни поют. Верно?

— Верно, — помрачнел дядя Пава. — Что верно, то верно. Иную картину смотришь, так кажется, будто болельщик чуть ли не главный в спорте человек. А глупость это, вредная глупость. Болельщик — который болеет, больной значит. Спорту больные не нужны. Молодежь не болеть за спортсменов, а любить спорт приучать нужно. Чтобы на стадион ходили не штаны просиживать да глотку драть, а спортом заниматься. Если по-твоему судить, то любой мозгляк в спортсмены сгодится. А у спортсмена душа чистая должна быть. Как парус белый!.. А ты Сеньку Шутько уговариваешь.

Спор Приклонскому надоел. Холодно, официально замдиректора сказал:

— Глубокую философию на мелком месте развел. Так вот что, товарищ, начальник яхт-клуба. Товарищ Шутько к вам явится и будьте любезны ему все, что полагается, обеспечить.

— Обеспечу, будь спокоен, — хмуро ответил дядя Пава.

Не подчиниться он не мог.

Шутько прибыл на следующий день.

Пинком распахнув калитку, вошел в яхт-клуб. Дядя Пава, который шпаклевал вытащенный на берег швертбот, оторвался от своего занятия, хмуро посмотрел на нового подчиненного.

— Здрасте, — Сенька небрежно, двумя пальцами, прикоснулся к козырьку фуражки.

— Здравствуй.

— Явился под ваше, так сказать, начальство.

— Раз явился, ничего не поделаешь.

Сенька сплюнул в сторону и, не вынимая рук из карманов, огляделся по сторонам. Блеклые глаза его казались сонными, но он успел за полминуты увидеть многое, сделать из увиденного свои выводы. Кивнул в сторону яхты, блистающей чистотой, отличным вооружением.

— «Спутник»? Тот самый, про который рассказывают?

— Не знаю, что тебе про него рассказывали, но «Спутник» и есть.

— На нем плавать буду, — безапелляционно заявил Сенька.

Дядя Пава ответил, пряча хитроватую улыбку.

— Это ты с его капитаном поговори.

— Я с вами говорю. С начальником яхт-клуба, официальным, так сказать, лицом.

— А ты и с ним тоже — с неофициальным. Он, кстати, здесь. Остап Григорьевич, а, Остап Григорьевич!

Из каюты высунулась «испанская» физиономия в берете.

— Вот товарищ Шутько на вашей яхте капитанить желают, — не без ехидства сообщил дядя Пава.

Не ответив ни слова, старик смерил Сеньку взглядом с ног до головы и явно остался недоволен осмотром. Презрительно «моргнув» усом, Остап Григорьевич скрылся в каюте.

— Наговорились, как меду напились, — подвел итог начальник яхт-клуба.

— Э, нет! — Шутько обозлился и не считал нужным скрывать это. Он понимал, что дальнейшее положение на ионом месте очень зависит от того, как сумеешь себя поставить, как поведешь себя в первые дни, даже в первые часы. Несмотря на молодые годы, Шутько знал, «что к чему». — Со мной такие номера не пройдут.

— А что прикажешь делать? Силой старика с яхты гнать?

— Чего хотите. Когда Приклонский меня нанимал, так и сказал: «Любую «посуду», которая приглянется, возьмешь».

— К Приклонскому обращайся, если он нанимал, — на этом слове дядя Пава сделал ударение. — А я не при чем.