Юрий Усыченко - Белые паруса. По путям кораблей

Костя сделал паузу, потом сказал:

— Дядя Пава, ты… меня извини…

— За что?

— Да… За то самое…

— А-а… Глуп ты еще.

Костя промолчал. Он и сам понял, что во всей истории с новосельем и последующей выпивкой вел себя глупо, но кому приятно признаваться в собственной глупости! Однако дал себе слово извиниться перед дядей Павой и сейчас выполнял обещанное.

— Ты садись, — предложил дядя Пава. — Или торопишься?

— Нет, куда торопиться, — последовал приглашению.

— Опять же Шутько, — сказал дядя Пава без всякой связи с ответом молодого человека, но продолжая начатый разговор. — Не нравится он мне, как ты хочешь — не нравится.

Костя снова смолчал. Не хотел ни защищать, ни осуждать Сеньку, тем более в его отсутствии. Но уже решил крупно поговорить с ненадежным приятелем: так, чтобы — раз и навсегда.

— Знаешь, что он на гонках сделал? — спросил дядя Пава.

— Слыхал. Вроде из-за него Семихатку с дистанции сняли.

— Положим, не совсем из-за него, Савченко тоже виноват — растерялся. Но не подлови его Шутько, обошлось бы. Я об этом судьям заявил. Только формально он прав.

— Н-да-а… — Костя не знал, как отнестись к последним словам дяди Павы. Понимал, что капитану команды нелегко обвинить своего же гонщика, да еще занявшего первое место, в неправильных действиях. Поступок дяди Павы казался Косте излишней щепетильностью, донкихотством, — знай Костя такое слово.

Дядя Пава понял недосказанное:

— Ну?

— Ничего, — поспешно ответил Костя.

— Свой — не свой, а надо по совести действовать, — ударил кулаком по колену, как бы подчеркивая слова. — Только так. Спорт — дело чистое. У спортсмена душа как парус белый, — повторил любимое свое определение.

— А любовь? — вдруг неожиданно для себя спросил Костя и покраснел.

Дядя Пава достал новую сигарету, чиркнул спичкой. В багровом огоньке ее Костя увидел часть гладко выбритой щеки, окруженный морщинами глаз.

— Любовь статья особая, — задумчиво заговорил дядя Пава. — Ее беречь нужно.

— Вот, к примеру, много лет дружили, потом поссорились. Тогда как?

— Если много лет дружили, обязательно помиритесь.

Костя снова покраснел.

— Я не про себя, а вообще.

— Вообще, так вообще, твое дело.

Пауза.

— Она мириться не хочет.

— Кто первый виноват, тот первый мирится.

— Это я понимаю, но если не хочет.

— Навязываться нельзя, у каждого человека своя гордость есть.

— Вот-вот… Пусть виноват я, а зачем же так — не хочет мириться и все.

Дядя Пава не ответил, попыхивал сигаретой.

Замолчал и Костя. Он готов был помириться с Ниной, сделать первый шаг к этому. Но выбрать подходящий момент никак не удавалось — возле нее всегда кто-нибудь был, а при посторонних разговор не начнешь. «Ладно, погожу до дома», — решил Костя.

Пока дядя Пава и Костя беседовали, остальные яхтсмены разбрелись по пароходу в поисках ночлега — кто в затишке на палубе, кто на жестких скамьях в третьем классе. Единственную каюту, взятую на общие деньги, с согласия всех отдали девушкам — их было в команде четверо. Из мужчин комфортабельно провел ночь Шутько — сунул рублевку классной служительнице, и она позволила переспать в вольготном кресле курительного салона.

Долго не отправлялся на покой Приклонский. Результаты гонок, где взято было всего два призовых места, его не удовлетворяли. Илларион Миронович считал, что нашел виновника случившегося, и теперь строил планы возмездия. Полночи прошагал один-одинешенек по палубе, всю дорогу ни с кем не перемолвился словом.

Размышления Приклонского сложностью особой не отличались, в основном исходили из правила: «победителей не судят». Побежденных, следует отсюда, судить и можно, и должно. И он судил, правда, пока лишь мысленно.

Иванченко отстранять нельзя, как бы ни провинился, — беседовал сам с собой Илларион Миронович. — Среди своих, в узком кругу, хоть в порошок сотри, хоть с кашей съешь, а сор из избы выносить нечего. Пусть сперва призовое место займет, победу команде обеспечит, а тогда и оргвыводы делай. Да и в чем, собственно говоря, проступок Иванченкин? Ну, выпил, ну, подумаешь! Нет, не иначе Кушниренко тайную цель имел!

Придя к такому заключению, Илларион Миронович решил разоблачить дядю Паву перед спортивной общественностью. К вечеру дня, когда яхтсмены вернулись домой, замдиректора распорядился собрать их «для итоговой беседы».

Что за «итоговая беседа», никто не знал и любопытства ради послушать Приклонского пришли не только ездившие в Корабельск, но и все спортсмены яхт-клуба.

Расселись вокруг большого врытого в землю стола, на котором кроят паруса — настоящий яхтсмен занимается важнейшим делом этим сам, не доверяя пришлому мастеру.

Когда все были в сборе, Приклонский сразу приступил к сути, начав, в обычной манере своей, вопросом, на который тотчас последовал ответ:

— Что мы имеем, товарищи? Мы имеем наличие неполной победы на гонках. А что мы могли иметь? Могли мы иметь все три призовых места. Почему же мы их не имели?..

Начало оказалось интригующим. В тишине внимали, что скажет Илларион Миронович дальше.

С прежней многозначительностью Приклонский обвел глазами слушателей, остановив взор на дяде Паве, и продолжал:

— Благодаря наличию чего, как я уже сказал, не имеем мы трех первых мест? Благодаря наличию, — гневный взор не отрывался от дяди Павы, — недостойных интриг со стороны товарища Кушниренко.

Ждали чего угодно, только не такого! Никто не мог выговорить слова. У дяди Павы кровь отхлынула от щек, и они, просоленные, продубленные ветрами всех широт, из кирпичных сделались розовыми — побледнеть все-таки не смогли. Сразу вслед за тем лицо дяди Павы побурело, он с запинкой произнес:

— Да ты с ума сошел!

Как будто возглас дяди Павы прорвал плотину;

— Стыдно такое говорить!

— Что мы, дядю Паву не знаем!

— Подумали бы прежде!

— На безвинного человека…

— Спокойно! — Приклонский поднял руку, как бы отталкивая пухлой ладонью возмущенные голоса и взгляды. — Прошу соблюдать полное спокойствие. Давайте прежде обсудим, что к чему.

— Вот именно! — зазвенел голос Михаила.

И снова заговорили все разом:

— Зазря обвиняете!

— Мало ли как бывает, причем тут дядя Пава!

— Итак, что мы имеем? Мы имеем то, что Кушниренко, используя в личных целях данные ему права капитана команды, придрался к случаю и отстранил от участия в гонках товарища Иванченко, заменив его рядовым и мало квалифицированным в парусном деле товарищем. Тем самым Кушниренко избавился от опасного для себя соперника.

Дядя Пава беспокойно глядел на обвинителя. Ему и в голову не приходило, что поступок его можно истолковать таким образом. Как всякий, кто бесхитростен, уверен в чистоте своих побуждений, дядя Пава не сомневался, что все думают, как он.