Джон Кракауэр - В разреженном воздухе

Как рассказывал Оуэн, во время последовавшей очной ставки он спросил Вудала напрямик, значилось ли имя Дизел в разрешении на восхождение. «Не суйся не в свое дело», — ответил Вудал.

Когда Оуэн высказал предположение, что Дизел использовали только «как символ темнокожей женщины для придания команде ложного статуса южноафриканской», Вудал пригрозил ему, что убьет его вместе с женой. В какой-то момент разъяренный руководитель экспедиции заявил: «Я отрежу твою дерьмовую голову и засуну тебе в задницу».

Вскоре после этого журналист Кен Вернон прибыл в базовый лагерь южноафриканцев и, как оказалось, только для того, чтобы услышать от «мрачной госпожи О’Доуд, что он не будет принят в лагере»; об этом инциденте журналист сначала сообщил по спутниковому факсу Роба Холла. Позднее Вернон напишет в «Sunday Times»:

Я сказал О’Доуд, что она не имеет права не пускать меня в лагерь, поскольку моя газета за это заплатила. Когда я продолжал настаивать, она заявила, что действует по «инструкции» мистера Вудала. Шори, дескать, уже выбросили из лагеря, и я последую за ним, поскольку буду здесь лишен крова и пищи. Ноги у меня еще дрожали после перехода, и, прежде чем решить, бороться мне с этим указом или уходить, я попросил чашку чая. «Еще чего!» — был ее ответ. Госпожа О’Доуд подошла к руководителю шерпов Энгу Дорджу и отчетливо произнесла: «Это Кен Вернон, один из тех, о ком мы тебе говорили. Не смейте оказывать ему никакой помощи». Энг Дордж — золотой мужик с самообладанием горца, и мы уже разделили с ним несколько стаканов чанга, местного крепкого пива. Я взглянул на него и спросил: «Даже ни одной чашки чая?» К его чести и в лучших традициях шерповского гостеприимства, он посмотрел на госпожу О’Доуд и бросил: «Дерьмо», потом схватил меня за руку, притащил в палатку-столовую и подал кружку горячего чая и тарелку с бисквитами.

После описанного Оуэном его «леденящего кровь обмена мнениями» с Bудалом в Фериче редактор «убедился… что атмосфера в экспедиции далеко не нормальная и что жизнь представителей „Sunday Times“ Кена Вернона и Ричарда Шори в опасности». Поэтому Оуэн приказал Вернону и Шори вернуться в Южно-Африканскую Республику, и газета опубликовала сообщение, в котором объявила, что она отменила свою спонсорскую поддержку экспедиции. Но поскольку Вудал уже получил деньги от газеты, то этот акт был чисто символическим и почти не повлиял на его действия на горе. Разумеется, Вудал отказался оставить руководство экспедицией, или пойти на какой бы то ни было компромисс даже после того, как получил депешу от президента Манделы, призывающего к примирению, поскольку вопрос касался национальных интересов. Вудал упрямо настаивал на том, что подъем на Эверест будет продолжаться в соответствии с планом и под его непременном руководством.

Вернувшись в Кейптаун после того, как экспедиция была сорвана, Фебруэри так описывал свое разочарование: «Возможно, я был наивен, — говорил он срывающимся от волнения голосом. — Но я вырос под гнетом апартеида и ненавидел его. Подъем на Эверест вместе с Эндрю и другими стал бы прекрасным символом того, что старые методы ушли в прошлое. Вудала не интересовало рождение новой Южной Африки. Он украл мечты целой нации и использовал их в своих собственных эгоистических целях. Решение отказаться от участия в экспедиции было тяжелейшим решением в моей жизни».

После ухода Фебруэри, Хэкленда и де Клерка в команде не осталось ни одного более или менее опытного альпиниста (не считая француза Ренара, который присоединился к экспедиции просто для того, чтобы попасть в список на разрешение, и поднимался независимо от других со своими собственными шерпами), и, как минимум, двое из них, по словам де Клерка, «не знали даже, как надеваются кошки».

Альпинист-одиночка из Норвегии, тайваньцы и, особенно, южноафриканцы часто служили темой разговоров в палатке-столовой Холла. «При таком количестве неопытных альпинистов на горе, — нахмурившись, сказал Роб в один из апрельских вечеров, — пожалуй, вряд ли можно быть уверенным, что в этот сезон не случится ничего плохого».

Перед самым рассветом во вторник 16 апреля, после двухдневного отдыха в базовом лагере, мы двинулись вверх по ледопаду, чтобы начать нашу вторую акклиматизационную вылазку. Напряженно прокладывая себе путь в этом грозно застывшем хаосе, я обратил внимание, что мое дыхание уже не было таким тяжелым, как во время нашего первого путешествия вверх по леднику; мой организм начал адаптироваться к высоте. Однако страх быть раздавленным падающим сераком оставался по меньшей мере таким же, как раньше.

Я надеялся, что гигантская, нависающая под углом башня на высоте 5790 метров, окрещенная каким-то шутником из команды Фишера «Мышеловкой», к этому времени свалилась, но она по-прежнему таила в себе угрозу. Снова я надрывал свою сердечно-сосудистую систему, торопливо поднимаясь на эту махину, и снова повалился на колени, когда добрался до верхушки серака, хватая ртом воздух и дрожа от избытка адреналина разлившегося по моим жилам.