Юрий Рост - Эверест-82

Все это в работе, все действует или на него обращено действие человека. Непалу не с кем было воевать. Город накапливал сокровища, не расходуя их, и теперь, дивным образом вплетясь в современную жизнь Катманду, они создают сказочный облик восточного города.

На огромном поле, куда иногда привозят на продажу коз, в свободное от торжищ время мальчишки играют в футбол. Тысяч пять мальчишек — кто-то из альпинистов посчитал.

А утром здесь же картины из «красивой жизни»: на фоне куполов индуистских храмов в мягком сиреневом тумане скачут всадники, проносится запряженная парой карета. Не знаю уж, каким состоянием надо обладать, чтобы содержать кровных лошадей в этой беднейшей стране. Образ жизни местных властителей мало похож на образ жизни народа, но он схож с жизненными устремлениями других властителей. Он усреднен и в значительной степени космополитичен по внешним признакам. Дома, машины, увлечения, заботы непальского вельможи более похожи на такие же заботы и увлечения вельможи в Дании, чем на то, чем живет его соотечественник — простой шерпа или невар.

Я шел под цветущими розовым цветом деревьями, в тени которых прямо напротив столичной почты днем лежат коровы. На Нью роуд — центральной торговой улице — оживленно и светло от бесчисленных лавок. Здесь торгуют большей частью произведениями искусства — литьем, ювелирными украшениями, товарами, произведенными в других странах, и фальшивыми джинсами. Альпинисты, купив ткань, шли по Нью роуд к дворцовому комплексу и где-то на полпути ныряли в переулок. Здесь шили костюмы и брюки на заказ — сегодня отдал, завтра получил. И удивительно, вполне пристойного качества. Потом продавец спрашивает тебя, какой фирмы джинсы вы хотели бы носить, и приляпывает куда положено хоть «Леви», хоть «Ли».

Купля и продажа на Нью роуд предполагают возможность поторговаться, но не во всех лавках. Ввезенные в Непал товары облагаются большой пошлиной и имеют стабильные цены; эти же цены имеют и контрабандные товары, выдаваемые за легальные.

Времени до ночи еще много, и я решаю повернуть на тибетскую улицу, где каждый день с утра до ночи бурлит толпа, торгуясь, покупая, уступая, настаивая. Господи, чего же там только нет! Разве что привычного. Невиданные плоды и сласти, медная утварь неясного для европейца назначения. Самодельные проволочные головоломки, диковинные медные замки, ножи кхукри, шапочки топи, попугаи в клетках, веера из павлиньих перьев, домотканые тибетские ковры, гирлянды цветов. Каждый продавец зазывает, хватает за руки и назначает цену чуть ли не впятеро выше реальной. Если заинтересовался, — пропал. От тебя не отстанут, будут бежать километр, снижая цену и выспрашивая, сколько ты дашь за бронзовое изваяние или за браслет из семян неведомых растений.

Наши альпинисты ошалело бродили по тибетской улице, едва отбиваясь от продавцов и покупателей. Все продают и все покупают… Живут на базаре в пестром коловращении.

Если идти дальше по Нью роуд, то, не доходя дворца, где обитает живая богиня кумари, налево уходит улица с множеством лавок, торгующих тонка — буддийскими иконами тонкого и необыкновенно затейливого письма. Тут же можно купить национальные одежды — яркими гирляндами развешаны они перед входами в магазинчики. Улица темновата, и выныривающие из переулков молодые парни возникают внезапно:

— Доллары — гашиш?

Доллары — это значит они покупают. А гашиш — продают. На улице много молодых ребят и девушек европейского происхождения. Катманду долгое время привлекал хиппи. Они приезжали и оставались здесь подолгу. Возникла даже проблема — как их эвакуировать из Непала.

Люди стояли на улице, курили, разговаривали и вовсе не собирались укладываться спать на тротуаре. Я подумал, что и вправду улица не лучшее место для ночлега, и пошел на площадь перед дворцом.

Расположившись на цоколе небольшой пагоды, перед взором красной от многочисленных слоев краски фигуры царя обезьян Ханумана, охраняющего дворец от разрушительных, извините, плевков легкомысленной святой Аламбусы (в прошлом процветавшей на ниве древнейшей профессии, а впоследствии получившей за веру в Шиву неожиданный сокрушительный дар), я, полагаясь на защиту алого идола, стал укладываться, готовясь ко сну. Свечка в головах уже горела, сумка с фотоаппаратами вместо подушки и каремат, побывавший на Эвересте, вместо матраца… Воздух, настоянный на запахах цветов, благовоний, чаде углей, на которых жарились или варились какие-то непонятные не то плоды, не то лепешки, был столь густ, что с успехом заменял одеяло.

Я лежал, смотря в небо, заполняющее звездами пространство между резными и узорчатыми крышами храмов, и думал, что прекрасен город, проживший столько веков без войн. Как много удивляющего он накопил, какую великую терпимость к взглядам, образу жизни, к вере других народов выработали за многие и многие годы непальцы! Они, называясь индуистским государством, празднуют и буддийские праздники и к богам или отсутствию их у других народов относятся с доверием, полагая, что каждый сам знает, во что ему верить, и уважать надо человека за его чувства: за доброту, за честность, за стремление понять другого человека, за справедливость, за любовь к своей земле, вообще за любовь…

Подошел парень, сел к свече, попросил сигарету и спросил, откуда я приехал.

Из России.

Знаю, — он показал на север, — за горами…

Я кивнул.

Все ваши альпинисты поднялись на монт Эверест?

Одиннадцать человек.

А живы все?

Все.

Это хорошо, — кивнул непалец и улыбнулся. — Пойдем походим, еще рано спать.

Мы пошли. Старый город спал, начиная со второго этажа. Лавочки были открыты. Мы заходили, смотрели тибетские священные тексты, бесчисленные буддийские иконы на холсте, колокольцы, барабаны, серебряные и медные украшения. При свете керосиновых и электрических ламп я его рассмотрел. Он был очень молод, лет, наверное, пятнадцать-шестнадцать, говорил свободно на немецком, итальянском и любимом мной «инглиш». Его звали Сунил Шрестха, и мы все больше нравились друг другу.

Скоро он меня представлял продавцам, которых, оказалось, знал хорошо.

— Альпинист из России. Он был на монт оверест.

Опровергнуть этот обман у меня не хватало иностранных слов. Я мотал головой, но Сунил не обращал внимания и, пока я рассматривал диковины, долго пересказывал почерпнутую в разговоре информацию.

Так бродили мы по городу, пока не вернулись «домой», к Хануману. Сунил пошел спать домой в Патан, а я остался у пагоды. Перед расставанием я протянул ему две пачки сигарет «Ява». Он взял одну, сказал «до завтра» и исчез в темноте, предварительно посоветовав мне утром не чистить зубы водой из канавы на улице. Я обещал.