Виктор Боярский - Семь месяцев бесконечности

В палатке было тепло и тесно. Для начала все, кроме Джефа и Кейзо, закурили по сигаре. Это были те самые сигары, которые мы так надеялись выкурить на Полюсе. Очень скоро видимость упала до нуля, поскольку все заволокло клубами терпкого дыма. Труднее всего было некурящим, но они стоически ждали раздачи подарков, которую Этьенн отложил на конец праздника. Когда дым стал настолько густым, что курильщики перестали различать даже кончики своих сигар, мы все разом отложили сигары и сразу почувствовали огромное облегчение. Этьенн поставил перед собой большую коробку и стал извлекать из нее одну за другой красивые коробочки с самыми разными конфетами. Здесь были вишни в шоколаде, орехи в шоколаде, искусно сделанные из подкрашенного сахара райские яблочки с ликером внутри. Наполненные сигарным дымом, шоколадом и ликером, мы разошлись по палаткам в десятом часу. Перед тем, как лечь спать, я разобрал и почистил барахливший последнее время примус. Это, пожалуй, пока единственный предмет из всего нашего снаряжения, на котором начинает сказываться высота. Из-за недостатка кислорода сгорание бензина происходило не полностью, и внутри трубки газогенератора быстро образовывался нагар, который надо было периодически счищать. После этой несложной операции примус обрел второе дыхание, а вместе с ним и мы. Мы отдыхали в координатах: 85,87° ю. ш., 105,6° в. д.

Начавшийся при совершенно безобидных обстоятельствах ветер усиливался и после полудня перешел в сильный. Температура минус 29 градусов, поземка. Во время нашей остановки на обед профессор вдруг почувствовал себя очень плохо: у него заболела голова и, очевидно, поднялась температура — давал о себе знать вчерашний эксперимент в снежной яме. По словам Этьенна, когда профессор после раскопок вполз вчера в палатку, он выглядел настолько продрогшим, что его трудно было узнать. Дахо признался Этьенну, что промерз до костей и долго не мог согреться в спальном мешке. И вот сейчас, похоже, он все же простудился. Доктор дал ему какое-то сильнодействующее лекарство, и мы пошли помедленнее; но как назло дул пронзительный ветер, еще более усугубляя страдания профессора. По предложению Брайтона, пирамиды мы строили теперь только каждый час. Часа в четыре пополудни пришлось остановиться, так как профессор едва держался на ногах: у него кружилась голова и его мучила жажда. Мы предложили разбить лагерь здесь, однако Дахо воспротивился, уверяя нас, что сможет продержаться до 6 часов. Однако минут за десять до шести силы оставили его, и он сел около нарт, прислонившись к ним спиной. Мы с Этьенном быстро установили палатку, приготовили место для профессора и перенесли его туда. Жан-Луи остался у постели больного, в основном отпаивая его чаем и скармливая ему сильнодействующие антибиотики. Мы надеялись, что доктору удастся не допустить губительного на этой высоте воспаления легких. Сильная поземка при абсолютно ясном небе, вселяющим надежды на завтрашнее улучшение погоды. За сегодняшний день прошли 23 мили, поверхность тверже обычного, не видно даже следа от лыж, тяжелые заструги. Лагерь в координатах: 85,55° ю. ш., 105,66° в. д.

29 декабря, пятница, сто пятьдесят седьмой день.

Сегодняшний день был объявлен днем памяти Антарктического полуострова. С утра низовая метель, ветер от юго-запада 12–15 метров, минус 24 градуса, видимость 200 метров. Главный вопрос: сможет ли профессор идти? Поэтому сразу после душа я побежал к палатке Этьенна и Дахо. Двери ее были наглухо засыпаны снегом. Никаких следов — значит, доктор и профессор еще не выходили. Я раскопал дверь и, приоткрыв ее, осторожно спросил Этьенна, как дела. Доктор так же вполголоса отвечал, что вроде бы получше. Услышав наше бормотание, профессор отозвался из недр спальника неожиданно бодрым голосом: «Ребята, я готов идти. Мне сегодня намного лучше». Решили идти. За эти три недели практически безветренной погоды мы стали отвыкать от того, что ничего нельзя оставлять без присмотра, так как даже рожденное лежать в такой ветер вдруг обретает крылья. Но уроки Антарктического полуострова не прошли даром, и мы довольно быстро и без потерь собрали лагерь. Идти было на удивление легко: ветер был практически попутным, поверхность плотной, поэтому и я летел как на крыльях. Немного тормозила всех хронически отстававшая упряжка Уилла. Очередная остановка в 10 часов стала для нас с Уиллом поворотной. Оказалось, что один из ящиков с продовольствием для Дахо и Этьенна, находившийся на нартах Уилла, вывалился по дороге, но Уилл обнаружил это только сейчас. Эта потеря была не настолько незначительной, чтобы не считаться с ней, поэтому пришлось развернуть упряжку Уилла. Я встал вперед, и мы пошли обратно, на этот раз против ветра. След был виден отчетливо, поэтому мы были уверены, что в конце концов отыщем пропажу. Примерно через полчаса я увидел лежащий около обочины раскрытый ящик. Часть продуктов рассыпалась по снегу, но, на наше счастье, за это время здесь никто не проходил, поэтому все было в целости и сохранности. Антарктида, пожалуй, единственный континент на земном шаре, где можно вот так рассыпать на дороге дефицитные продукты, а затем спустя даже продолжительное время, не говоря уже о каком-то получасе, прийти за ними и найти их нетронутыми на том же самом месте. Остановив на всякий случай собак подальше — уж очень аппетитно выглядели на снегу ломти мяса, — мы запихали все обратно в ящик, после чего крышка, естественно, уже не закрывалась; так что пришлось везти его открытым. Возвращаться по следу и при попутном ветре было гораздо проще. Я скользил рядом с нартами и слушал Уилла, разворачивавшего передо мной заманчивые идеи и перспективы нашего с ним будущего сотрудничества. Он предлагал мне поучаствовать вместе с ним в цикле лекций об экспедиции, которые собирался читать в США в ноябре-декабре. Я, разумеется, согласился. Уилл попросил меня еще подзаняться английским и вообще не терять формы. Беседуя на такие приятные темы, мы незаметно подъехали к месту, где оставили ребят. Они тоже не теряли времени даром — построили пирамиду такой высоты, что, казалось, Брайтон непременно зацепит ее крыльями.

Мы двинулись дальше. Погода улучшилась, и ветер стал стихать. Ноги уставали на застругах, особенно если те были ледяными и крутыми, как сегодня. Я несколько раз падал и наконец понял, что высота начинает сказываться: стоило хоть немного задержать дыхание с тем, чтобы выложить все, что ты думаешь о том или ином особенно коварном заструге, как приходилось чуть ли не минуту его восстанавливать. Хорошо, что собаки в этом смысле не столь эмоциональны и расходуют силы экономнее и строго по назначению.