Виктор Боярский - Семь месяцев бесконечности

Новый год, как а положено, начался с понедельника. А понедельник, как известно, день тяжелый. Все те же надоевшие, бесконечные, выламывающие ноги и опустошающие душу заструги. В конце дня лыжи совершенно переставали повиноваться ногам и шли сами по себе, что очень раздражало. Сегодня минут за десять до остановки левая лыжа, неожиданно и резко развернувшись, пошла поперек правой, в то время как все, что находилось над лыжами, то есть я сам, по инерции продолжало движение вперед. В этой ситуации мне непременно пришлось бы приблизиться к снежной поверхности на расстояние вытянутого носа (а может быть, и ближе), не успей я вовремя выставить вперед палки. День, а вместе с ним физические и душевные силы были на исходе. Я не выдержал и, размахнувшись изо всех сил, ударил палкой по белой бесстрастной физиономии заструга, но попал не по снегу, а по лыже. В результате сломал корзинку своей лыжной палки, отчего рассвирепел еще больше. Однако вовремя вспомнил, что позади ребята и распускаться особенно не следует. Хорошо, что поверхность была твердой и я пока не слишком страдал от отсутствия корзины на палке, но иногда она все-таки проваливалась достаточно глубоко, так что придется, наверное, ее сменить.

Весь день ясно, минус 25. Слабый ветер от юго-юго-запада гнал легкие белые облачка куда-то в сторону скрывающегося за горизонтом Востока. Я иногда, поднимая голову, по-хорошему завидовал той легкости, с которой они преодолевали пространство, совершенно не считаясь с застругами.

Надо сказать, что те координаты, которые я указываю в конце каждого дня, взяты из «Хроники экспедиции «Трансантарктика». Эти координаты ежедневно поступали в компьютеры штаб-квартир экспедиции в Сент-Поле и Париже, но к нам, увы, они поступали отнюдь не столь регулярно. Особенно остро мы стали ощущать отсутствие координат в первых числах Нового года. Связь с Пунта-Аренасом, где стояла яхта, бортовой компьютер которой тоже располагал ежедневными данными о наших координатах, с каждым днем становилась все хуже из-за разделяющего нас расстояния. Несколькими днями ранее мы попытались организовать радиомост: Пунта-Аренас — Беллинсгаузен — Молодежная — Восток — «Трансантарктика», но вот уже вторые сутки этот мост не действовал, яхта в эфире не появлялась. Я предложил Сане вновь попросить руководство Советской антарктической экспедиции в Ленинграде обеспечить передачу наших координат из Парижа в Ленинград и далее прямо на станцию Восток, но эта простая задача оказалась явно не по силам нашим администраторам и, несмотря на все старания Востока, он подчас узнавал наши координаты позже нас! Понятно, что при движении в такой абсолютно лишенной ориентиров местности знание координат было крайне необходимо для корректировки курса. Пока мне удавалось держаться на меридиане, но что изменилось за прошедшие два дня, я не знал и поэтому уповал лишь на то, чтобы солнце все время, не прячась за облака, крутилось за спиной. Главное — держать меридиан. Параллели мы исправно и, главное, предсказуемо накручиваем на наше колесо со скоростью примерно по 20 минут широты в день.

В ознаменование Нового года я поставил себе памятник на трассе, для чего набил снегом свой старый, подгоревший во время пожара в горах Тил комбинезон. Получился симпатичный и упитанный Боярский, весом никак не менее 120 килограммов, так что мне пришлось позвать на помощь Кейзо, чтобы приподнять монумент и прислонить его спиной к нашей очередной пирамиде. Сходство монумента с оригиналом было потрясающим и жутким. Легко было представить ужас Брайтона, вдруг увидевшего одинокого человека, сидящего среди белой пустыни… Я надеялся, что монумент просуществует в этих стабильных условиях несколько лет, напоминая всем, кто повторит наш маршрут в будущем, о нашей экспедиции. Естественно, на память о нашей встрече я сфотографировался в обнимку сам с собою.

Новогодний эфир был очень оживлен: мы слышали всех, кроме тех, кто нам был действительно нужен, а когда совершенно неожиданно и громко в общий хор включилась база Союз, напрочь заглушив еле-еле слышный голос базового лагеря, как раз сообщавшего нам координаты, Этьенн вскричал: «Послушай, Виктор! Сколько всего у вас станций в Антарктиде?!» Я отвечал: «Восемь». — «Неужели они все возьмутся помогать нам устанавливать связь?! Мы же тогда никогда не услышим более наших координат!» Я успокоил его, объяснив, что это типично русская традиция выходить в эфир в новогоднюю ночь и кричать и звать всех, кто отзовется, и что завтра этого скорее всего не будет, а останутся только те, кто постоянно работает с нами, то есть Восток и Беллинсгаузен. «Хорошо бы еще и яхта, — мрачно добавил Этьенн. — Не пойму, что у них стряслось там на борту. Неужели так много шампанского, что за ночь не выпить!» Одно утешение от радиосвязи — это обещание Сани устроить грандиозный прием в честь экспедиции с сауной, шампанским и фруктами. Мы все в ожидании. По нашим расчетам, Брайтон должен был быть у нас числа шестого или седьмого и уже от нас лететь на Восток. Саня сказал, что без труда примет и накормит экипаж «Твин оттера». Мы собирались погрузить на самолет все то, что было нам ненужным до Востока, и продолжить путь налегке с тем, чтобы Брайтон на обратном пути с Востока подвез нам еще несколько ящиков собачьего корма числа девятого или десятого. Так мы надеялись сберечь силы собак. Но все вышло по-другому.

В преддверии дня рождения профессора, имеющего быть 4 января, я сочинил огромную поэму, где постарался выложить все, что слышал когда-либо о Китае и гляциологии, и то, к чему, по моему мнению, привело слияние в профессоре этих двух казавшихся несовместимыми понятий. Вечером в японском ресторане итальянская кухня: спагетти и крабы. По данным «Аргоса», на сегодняшний день мы прошли 2395 миль, до Востока оставалось 357 миль. Лагерь в координатах: 84,11° ю. ш., 106,3° в. д. Если бы мы их знали тогда, 1 января…

Всю ночь над палаткой качался ветер. Утром он немного стих, но продолжал дуть, не поднимая поземки. Температура, как обычно, минус 25 градусов, и, как обычно, впереди белые зазубрины застругов до самого горизонта. Начинался второй день нового года. После вчерашнего разгрузочного итальянского меню утром потребовался мужской завтрак. Я бросил на дно большой кастрюли два ломтя ростбифа, засыпал их сверху сыром, покрошил ржаных сухарей, а затем залил все это взбитым с молоком яичным желтком. Кейзо, который, несмотря на кажущуюся субтильность, отличался совершенно непостижимым аппетитом, при виде всего этого великолепия даже застонал от наслаждения.