Виктор Боярский - Семь месяцев бесконечности

День был трудным. Подъем, рыхлый снег, плохое скольжение, точнее, скольжения как такового не было вовсе, и приходилось попросту переставлять лыжи шаг за шагом. Правда, совершенно не было застругов. Именно такой запечатлелась в моей памяти снежная поверхность на станции Восток и именно такой, я полагал, она должна была быть и в Зоне относительной недоступности — вот она и проявила себя, правда, только на последних километрах перед Востоком.

Тем не менее прошли свои законные двадцать шесть миль и остановились милях в двадцати от Востока. Так близко мы к нему еще никогда не были!

Кейзо приготовил сегодня великолепный прощальный ужин — последний для нас двоих в этой палатке, так как после Востока мы вновь менялись экипажами. Разлив по кружкам последнюю водку, мы подняли тост за те прекрасные дни, которые провели вместе. Потом были сардины и традиционный рис, но с таким количеством мяса, что его приходилось по кусочку на каждую рисинку.

Я вылез из палатки, чтобы отдышаться. Первое, что бросилось мне в глаза, были два огромных флага, американский и советский, привязанных к вертикально установленным на нартах Уилла лыжам. Уилл готовился вступить на станцию Восток. Кивнув на флаги, он спросил меня: «Ну, как тебе эта идея?» Я ответил, что вполне подходит и хорошо бы поднять флаги и на остальных нартах. Однако, когда я пришел в палатку Этьенна, то застал последнего в страшном негодовании как раз по поводу именно этих флагов. Этьенн кипел: «Опять этот американский флаг! Он мне за эти три года порядком поднадоел. Куда ни посмотришь, все те же полосы и звезды, даже на Южном полюсе!» Доктор неспроста вспоминал сейчас про Полюс. Когда он увидел большой американский флаг точно в том месте, где земная ось пересекает поверхность (эта точка, изменяющаяся каждый год в связи со смещением поверхности ледника, в настоящее время находится метрах в двухстах от купола станции Амундсен-Скотт), он просто вытащил флаг из снега, заявив, что Южный полюс принадлежит всему человечеству, а не только американцам, и установил на месте флага маячок «Аргоса», чтобы проверить координаты Полюса, которые, к счастью, оказались правильными. И вот сейчас Этьенн ни много ни мало усмотрел в этой затее Уилла проявление великодержавного шовинизма и конкистадорского духа. Я не разделял тревоги Этьенна, так как, очевидно, с детства привык к разного рода манипуляциям с флагами и не придавал этому такого значения, как Этьенн.

Радиосвязь была отменной, что и неудивительно при таком небольшом расстоянии до Востока, когда можно было, казалось, переговариваться без помощи радио. И надо сказать, мы с Саней пришли почти к такому способу общения, когда выяснилось, что координат наших нет. Был молниеносно разработан план «Иван Сусанин». В соответствии с этим планом в 10 часов вечера Саня должен был сделать три выстрела вверх из ракетницы осветительными ракетами.

Я в это время должен был занять наблюдательную позицию на нартах с биноклем и компасом и попытаться засечь направление на станцию. Конечно, шансы на успех были невелики, учитывая расстояние и главным образом высокую освещенность горизонта, но это был хоть какой-то шанс. До десяти еще было время и я вернулся в палатку, где застал ужасную картину полного разложения вверенного мне личного состава. Кейзо, тяжело дыша, лежал поверх спального мешка головой к выходу, а на примусе стояла совершенно пустая кастрюля из-под риса. Я сразу все понял. Мой юный друг, не справившись с аппетитом, прикончил все приготовленное им блюдо и теперь от переедания не в силах был даже говорить. Я посоветовал бедняге выйти на улицу и немного растрястись. Кейзо только что-то простонал в ответ, однако я сумел его заинтересовать зрелищем предстоящего фейерверка и даже помог ему выбраться из палатки. Пока я высматривал в северной части горизонта что-либо похожее на ракеты, Кейзо, согнувшись, кружил вокруг нарт, на которых стоял я. Ни у него, ни у меня ничего не получилось. В 10.15 состоялась контрольная связь с Востоком. «Ну, как? — спросил Саня. — Видел?» — «Нет, — отвечал я. — А ты стрелял?» — «Да», — сказал Саня. Эксперимент не удался. Оставалось ждать завтрашнего утра — может быть, оно принесет долгожданные координаты? Саня обещал встретить нас на снегоходном тягаче километрах в восьми-десяти перед станцией. «Не испугаются ли собаки тягача и ракет?» — спросил он. Я сказал, что скорее всего нет. Вообще чувствовалось, что собакам необходим был отдых. Тяжелая поверхность, особенно в последние дни, совершенно их измотала, а кроме того, общую усталость усугубляли еще возникшие у некоторых собак проблемы с лапами. Я имею в виду отросшие от постоянного движения по сравнительно мягкой поверхности когти. Ломаясь у основания, они вызывали болезненные ощущения и даже хромоту. Мы решили сделать им маникюр с помощью больших ножниц, которые рассчитывали отыскать на Востоке. Лагерь в координатах: 78,77° ю. ш., 106,69° в. д. Если бы я мог знать эти координаты тогда, вечером 17, или хотя бы утром 18! Тогда, возможно, я бы с большим основанием мог говорить, что именно я нашел Восток, а не Восток нашел нас…

По установившейся за последние дни традиции я принес на утреннюю радиосвязь в палатку Этьенна и Дахо кастрюлю жареной картошки. И вновь — уже, увы, по традиции — сама радиосвязь не принесла никаких новостей относительно координат. Продолжал следовать прежним курсом. Вся надежда на то, что мы увидим самолет, который должен был прийти на Восток в 10.30. Саня сказал, что попросит пилота взлететь над станцией, дать круг и снова приземлиться, чтобы указать нам ее местонахождение. Как назло, сегодня с утра северная сторона горизонта закрыта сплошной дымкой, поэтому надежды на то, что мы сможем увидеть Восток издалека, почти нет. Часов в одиннадцать шедший за мною Джеф закричал: «Смотрите, самолет!» Я оторвал глаза от компаса, который продолжал время от времени изучать, и посмотрел туда, куда указывал Джеф. Действительно, градусах в пятнадцати слева по курсу я заметил знакомый темный силуэт Ил-14 — старейшины нашей полярной авиации. Эти еще до недавнего времени совершенно безотказные машины вот уже свыше тридцати лет бессменно работали в небе Арктики и Антарктики и давно уже стали для всех нас, посвятивших свою жизнь полярным исследованиям, своеобразным символом и неотъемлемой частью полярного пейзажа. А полярные летчики, изучившие эту машину до последнего винтика, умели подчинять себе все ее малейшие капризы и порой выжимали из нее то, что она никак не должна, да и не могла выполнять по всем своим характеристикам. Мне повезло: я в своей жизни встречался со многими замечательными полярными летчиками, из которых мне больше всего запомнились в Арктике Лев Вепрев, а в Антарктике Виктор Голованов.