Виктор Боярский - Семь месяцев бесконечности

Совместными дружными усилиями советско-американского экипажа палатка была поставлена. Уилл забрался внутрь лечить израненный спальный мешок, я же пошел к собакам. В такую беспросветную погоду их особенно жалко. Спина и бока покрыты смерзшимся с шерстью снегом, на усах и бороде лед, движения становятся вялыми и апатичными, им все равно, куда их ведут и когда их накормят. Только одно желание владеет ими: поскорее добраться до места ночевки, зарыться носом куда-нибудь поближе к животу, где, может быть, сохранился небольшой кусочек не покрытой льдом и снегом шерсти, укрыться сверху хвостом и, зажмурив глаза, попытаться забыться, подставив ветру наименее уязвимое место — спину. Трудности возникли, когда я попытался снять постромки с четырех наших самых свободолюбивых собак — Тима, Томми, Блая и Егера. Оставлять их на ночь было опасно, поскольку они постараются обязательно освободиться от постромок недозволенными методами, но и снимать примерзшие к шерсти постромки, затвердевшие и покрывшиеся льдом, было очень тяжело — как морально, так и физически. Это очень болезненная процедура — собаки скулят, вырываются, — и я уж было начал жалеть, что взялся за это дело, но скрепя сердце все-таки довел его до конца. Сойер так и не пришел до конца в себя после вчерашнего, и этот снегопад для него был как нельзя более некстати. Джеф опять забрал его на ночь к себе в палатку.

У нас в палатке было тепло и сыро, с потолка капало. Сегодня на ужин мексиканская кухня, то есть все то же самое, только перца вдвое больше. За сегодняшний сумбурный день прошли 22 мили. Мы идем уже четвертый день подряд. Не так уж плохо, тьфу-тьфу! Лагерь в координатах: 71,9° ю. ш., 65,3° з. д.

Такое впечатление, что ледник Гуд Инаф, убедившись в бесплодности первой попытки остановить наше продвижение штормовой погодой, перешел к тактике выжидания и заманивания. Вопреки обыкновению, ветер, достаточно сильный с утра, стал постепенно стихать и, когда мы вышли, успокоился окончательно. Морозная погода, голубое небо, прекрасная видимость были нашими приятными спутниками в то утро. Погруженные в свои мысли, мы скользили на лыжах рядом с нартами, придерживаясь одной рукой за стойку, и изредка лениво перебрасывались словами, комментируя какие-то показавшиеся нам особенными картины медленно меняющегося слева от нас горного пейзажа. Справа, сливаясь с горизонтом, простиралась белая однообразная равнина ледника, не нуждающаяся в каких-либо комментариях. Горы Гутенко обрывались в сторону ледника так круто, что на их склонах, обращенных в нашу сторону, практически не было снега, и от этого они казались черными, а их резко очерченная ломаная линия только подчеркивала белизну подступающего к их подножию ледника и прозрачность опускающегося за их вершины голубого неба. Расстояние между нами и плато Дайер все более увеличивалось, но и отсюда, издалека, можно было легко распознать его местоположение: с северо-северо-восточной стороны горизонта небо было свинцово-черным, резко выделяясь на окружающем его светло-голубом фоне.

Приятно было идти на лыжах, не сгибаясь, не пряча лицо от ветра, и, откинув капюшон, смотреть по сторонам, видеть своих товарищей и бегущих без явного напряжения собак. Время от времени мы с Уиллом покрикивали на них, иногда останавливались, чтобы распутать постромки, но все это делалось с запасом времени и настроения и потому совершенно незлобиво. Температура повысилась до минус 18 градусов, и идти стало совсем приятно. Весь обеденный перерыв я провел в обнимку с озонометром, который никак не хотел выходить на режим. Ребята, разнежившись на солнышке, мирно обедали у соседних нарт.

После обеда вперед с компасом вышел Кейзо, оставив Жана-Луи одного управляться с упряжкой. Такая подмена, конечно, не осталась незамеченной Кутэном, который сразу же начал предпринимать попытки торпедировать принятый нами относительно недавно законопроект, согласно которому время нашего движения продлевалось до 18 часов. Первая пробная попытка свернуть с трассы Кутэну удалась лишь наполовину — усилиями Этьенна и в основном благодаря его дипломатическому такту и ораторским способностям собаки были разагитированы и вернулись на трассу (Кутэн в последнюю очередь), но всего полчаса спустя после проведений Кутэном дополнительной агитработы упряжка вновь свернула вправо и остановилась. Нам было видно, как Жан заметно усилив свою аргументацию за счет принесенного им в жертву обстоятельствам дипломатического такта, пытался сдвинуть собак с места, но безуспешно. Он применил даже репрессивные методы разгона демонстрации, но и это не дало результатов. Я поспешил на помощь Этьенну, и мне удалось увести собак за собой. Я человек для них относительно новый и, по мнению некоторых из них — главным образом, конечно, Кутэна, — мог предложить им нечто отличное от того, что они имели до сих пор. Собаки послушно бежали за мной, и я поспешил за ушедшей далеко вперед упряжкой Джефа.

В моем дневнике в этот день было записано: «Если мы хотим достичь поставленной цели, то должны относиться к собакам как к своим друзьям, а не как к средствам передвижения. Это значит, что необходимо полностью исключить из практики обращения с ними побои и другие сильные аргументы, по возможности стараться не прибегать к грубым и резким крикам (я видел, что это деморализует собак порой даже больше, чем побои), а действовать только методами убеждения, пусть настойчивого, но убеждения». Это я записал после описанного случая с упряжкой Кейзо, когда ни ругань, ни побои со стороны Этьенна не возымели должного действия, и они согласились идти только после довольно продолжительных и настойчивых уговоров. Я знаю, что это мое рассуждение может вызвать и определенно вызовет возражения у некоторых собачников, но в нашей ситуации, когда нам предстояло работать бок о бок с нашими собаками еще долгих пять месяцев в самых трудных условиях, важнейшей задачей для всех нас было поддержание высокого морального духа у собак. Им было неизмеримо труднее, чем нам, даже со скидкой на огромную разницу в уровнях нашей психической организации (несмотря на всю нашу любовь к собакам, априори мы считали, что разница все-таки была), хотя бы потому, что они не знали, куда и зачем мы идем и когда это все кончится; кроме того, они тянули тяжеленные нарты и не имели ни малейшей возможности укрыться от холода и ветра на протяжении всего пути.

Джеф, Дахо и Кейзо поджидали нас у подножья длинного и пологого склона. Я сменил Кейзо впереди и пошел на лыжах с компасом. День клонился к вечеру, температура немного понизилась, но ветер продолжал оставаться слабым, и установка лагеря оказалась скорее приятной, чем трудной процедурой. Блаженствуя после трудного дня, я вытянулся на спальном мешке. В палатке было тепло и сухо. Уилл смазывал трещины на пальцах каким-то ароматным маслом, что предложил проделать и мне. В широкую и глубокую трещину на большом пальце моей левой руки ушло изрядное количество этого эликсира, но он мало помог. Лучший целитель — время. В Гренландии, я помню, мы мучились с этими трещинами около месяца, затем они прошли как-то незаметно: здесь они пока держались, но и путешествие здесь длилось дольше, так что поживем — увидим! За день прошли 23 мили. Координаты лагеря: 72,3° ю. ш., 65,5° з. д.