Виктор Боярский - Семь месяцев бесконечности

Около трех часов ночи я проснулся. Было тихо. Мне показалось, что Уилл тоже зашевелился в мешке, но за этим заявлением ничего не последовало, и я тоже малодушно прикрыл глаза. Никто из нас, наверное, не хотел начинать первым. Да и потом, признаться, где-то в подсознании все время вертелась успокаивающая мыслишка: а может быть, и завтра не будет дуть и можно будет идти нормально, в дневное время! Так или иначе мы задремали.

Просыпались ли вы когда-нибудь с мучительным ощущением потерянного времени или упущенного момента? Когда, открыв утром глаза, вдруг резко и отчетливо ощущаешь, что из-за собственной лени, бездеятельности или по какой-нибудь другой пусть не зависящей от тебя причине ты упустил вчера нечто важное, потерял темп или не выполнил обещанного, еще возможного накануне, но совершенно невозможного сейчас, после пробуждения. Я думаю, что многим знакомо это ощущение собственного бессилия изменить обстоятельства из-за самой невозвратимой из возможных человеческих потерь — потери времени… Именно с таким ощущением проснулся я в то утро от раздавшегося из-за стен палатки голоса профессора: «Ребята, вы готовы выходить?» Я включил фонарик и взглянул на часы — было 4 часа утра. Предполагаемый инициатор идеи раннего подъема сонным голосом пробормотал из глубин мешка: «Выходим из палаток в 7 часов!» Покладистый профессор согласился, и я услышал скрип его удаляющихся шагов. Терзаемый угрызениями совести за свое малодушное поведение ночью, я быстро вылез из мешка и стал разжигать примус. Уилл явно не торопился. Вскоре я услышал шаги возвращающегося обратно профессора. Задержавшись на мгновение около нашей палатки, он сказал, что Этьенн предлагает для утреннего сбора не 7, а 6 часов. Мы, конечно, приняли эту поправку. Естественно, что и профессору она была больше по душе, так как они с Джефом поднялись в 3 часа, позавтракали, собрались и, естественно, не хотели ждать еще четыре часа, сидя в палатке.

Я выбрался наружу: тишина, легкий снежок и… небо, самое настоящее бледно-серое небо, и если вчерашний туман можно было бы сравнить со сгущенным молоком, то сегодняшний уже был значительно разбавлен. Вернувшись в палатку, я порадовал все еще заспанного Уилла сообщением об увиденном небе, наскоро подкрепился овсянкой и в 6 часов уже ожесточенно размахивал лопатой. Палатку занесло снегом на три четверти, так что, стоя рядом с ней, я мог спокойно сверху вниз смотреть на крышу. Вышли в 8 часов. Джеф впереди, мы с Уиллом в середине, Кейзо со своими «забастовщиками» последним. Ветер тронулся почти одновременно с нами, но скоро стал заметно перегонять и даже обогнал нас настолько, что стал дуть в лицо. Вновь пошел снег, видимость ухудшилась. «Спать меньше надо», — подумал я, глядя на опостылевшую белую оргию, устроенную разгулявшимся ветром. В 10 часов мы остановились для радиосвязи. Этьенн быстро развернул уложенную сверху радиостанцию. Мы с Кейзо растянули в разные стороны от нарт дипольную антенну, и в беспросветный эфир полетело, подгоняемое ветром: «Крике, Крике сэ Папи, Атуа!» Это означало, что Этьенн вызывает Кристиана де Мариавля… Крике сообщил, что «Твин оттер» по-прежнему в Пунта-Аренас по причине плохой погоды на Кинг-Джордже. После связи перестроились: я ушел вперед, за мною Уилл с упряжкой, далее Кейзо, собаки которого все утро работали отменно, а Джеф переместился на последнее место. Очень рыхлый снег, палки проваливались на 40 сантиметров и более, собаки Уилла потихоньку начинали отставать, а порой и просто валились в снег, то есть проявлялся опасный «синдром Кейзо», в то время как бывших забастовщиков было просто не узнать — они легко настигли собак Уилла и рвались вперед. Мы выпустили их, Уилл отошел назад, и в таком порядке мы двигались до обеда. Солнце бледным, размытым пятном иногда просвечивало через плотную белую мглу, при этом видимость немного улучшалась, и мне были видны все три упряжки позади себя. После обеда солнце надолго пропало. Ветер, правда, изменился и стал попутным.

Примерно через час пришлось опять менять порядок движения: устали собаки Кейзо. И вновь я увидел за собой залепленную снегом морду Тьюли и всех остальных небольших и дружных собак Джефа. Начался подъем. Примерно за час до остановки, повернув очередной раз голову, я увидел, что Джеф делает мне знак остановиться. Подъехал подталкиваемый ветром Этьенн и попросил меня вернуться к Уиллу, чтобы помочь ему разобраться с собаками. Спустился против ветра вниз по склону и застал печальную картину. Наши собаки понуро лежали в снегу, и поэтому вид нашей некогда боевой колесницы рядом с суетящимся расстроенным и нервничающим Уиллом производил унылое впечатление. Всего через два дня после забастовки собак Кейзо отказались работать и наши. Уилл выглядел растерянным и не знал, как заставить собак встать. Он предложил мне встать с упряжкой, а сам пошел на лыжах вперед, одновременно подзывая собак, но, увы, этот безотказно действовавший до сих пор метод на этот раз не произвел особого впечатления — они продолжали лежать. Попробовали поменяться местами с Уиллом — тот же эффект! Уилл кричал на собак и колотил их — безрезультатно! Только Тим, Томми и Пэнда пытались еще как-то изобразил некую активность, но их энтузиазма явно не хватало, совместными усилиями нам удалось стронуть упряжку с места, но ненадолго: собаки валились в снег буквально каждые 15–20 метров. Видно было, что они здорово устали. Продолжать движение было совершенно бессмысленно, поэтому остановились на ночлег немного раньше обычного, несмотря на значительный уклон местности.

У Уилла сдали нервы, и он начал, едва распустив веревку, увязывавшую груз на нартах, выбрасывать в снег «лишний», по его мнению, вес. Оранжевой птицей полетела его большая теплая парка (он выбросил ее со спокойной душой, поскольку накануне я пообещал отдать ему свою), веревка, еще какой-то мелкий инвентарь. Я подошел к нему и довольно резко заявил, что, может быть, лучше сначала подумать, а уж потом выбрасывать все подряд. Я считал, что если мы решили помочь собакам, то прежде всего следовало отказаться от небольших саней, которые мы по-прежнему продолжали буксировать за собой и которые в глубоком снегу работали как хороший тормоз. Уилл молча развернулся и ушел в палатку. Видно было, что он явно недоволен моим вмешательством. Я, не спеша, чтобы дать себе остыть, занялся организацией лагеря: освободил и перевернул нарты, покормил собак, выдав им опять только по полпорции — корма оставалось всего на два дня, а до склада около 25 миль (сегодня все-таки прошли 17 миль), и неизвестно, сколько нам до него идти, а ветер к вечеру вновь усилился. Закончив дела, забрался в палатку. Здесь, в теплой атмосфере, после сытного ужина мы с Уиллом вновь возвратились к событиям сегодняшнего дня. Уилл считал, что единственной причиной забастовки его собак был избыточный вес нарт. Я же склонялся к мысли, что это прежде всего психологическая усталость, вызванная беспросветной погодой, отсутствием солнца и полноценного отдыха. Внешний вид собак не внушал особых опасений: они были в хорошей форме, с прекрасным мехом и отменным аппетитом (в Гренландии в конце путешествия выглядели они гораздо хуже). Я убежден, что один-два дня полноценного отдыха без ветра и метели, и они обретут прежние уверенность и энтузиазм. В доказательство привел пример с собаками Кейзо, которые так же не хотели идти накануне, а сегодня нормально справлялись со своею задачей, несмотря на то что и отдохнуть-то как следует им не пришлось. Уилл остался при своем мнении. Что день грядущий нам готовил? Лагерь в координатах: 73,5° ю. ш., 67,5° з. д.