Виктор Боярский - Семь месяцев бесконечности

Уилл, убедившись, что со мною все в порядке, быстренько переместился на свою более благополучную половину, отдал мне щетку, а сам нырнул в мешок, чтобы не видеть всего этого безобразия. Это небольшое стихийное бедствие, как, впрочем, и множество подобных ему по масштабам и последствиям бедствий, сплошь и рядом случающихся с нами в повседневной и отнюдь не столь героической жизни, было результатом обычного разгильдяйства, замешанного в подавляющем большинстве случаев на неистребимой вере в «авось». Вчера вечером, когда я, весь в счастье, отыскал свою палатку, то совершенно позабыл закрыть вентиляционное отверстие, которое, как вы помните, находилось прямо над моей головой (чем и объяснялась такая неравномерность в толщине снежного покрова внутри палатки). Сейчас закрыть его было не удобно, несмотря на мое приспособление: мешал снег, набивавшийся между внутренним и внешним чехлами палатки. Не зажигая примуса, я принялся за уборку. Спустя некоторое время я смог притянуть за веревки крышку вентиляционной трубы и плотно прижать ее к крыше палатки. Для удержания ее в таком положении мне пришлось подвесить к этим веревкам в качестве груза два полных литровых термоса, и даже этот внушительный груз приподнимало особенно сильными порывами ветра.

Теперь, когда я перекрыл кислород снегу и отчасти нам самим, можно было продолжить снегоочистительные работы внутри палатки, на что у меня ушло еще минут сорок-пятьдесят. Уилл лежал не двигаясь. Разделавшись со снегом, я опять нырнул в мешок. Мы не сговариваясь одновременно проснулись в 9 часов. Было ясно, что движение сегодня невозможно, поэтому решили заняться основательной просушкой всех вещей, включая спальники. Когда вся экипировка была подвешена под потолок, нам с Уиллом осталось совсем немного места. Мы могли только лежать на тонких матрасиках полупридавленные нависающими над нами дирижаблями спальных мешков. Несмотря на ураганный ветер, было достаточно тепло, особенно при двух включенных на максимум горелках примуса, и мы решили устроить себе банный день. Сначала русский поливал голову американца из чайника, затем американец проделал то же самое с русской головой. Несмотря на то что каждый из нас в полном соответствии с традициями своих стран не жалел воды, мы уложились в полчайника.

Часа в четыре я вышел покормить собак и посмотреть, что же творится снаружи. Ветер по-прежнему был очень сильным, но было довольно тепло — только минус 10 градусов. За ночь и полдня выпало очень много снега — в ветровой тени за палаткой я шел, проваливаясь по пояс. Нарты были, естественно, погребены целиком, ящик с моим научным оборудованием перевернут, лыжи повалены в снег — метель похозяйничала вволю. Но, к счастью, собаки все оказались наверху и даже доглайн я вытащил на поверхность без особого труда. Большинство собак весьма благосклонно отнеслись к предложенному мной провианту и, молниеносно расправившись с ним, продолжили прерванный сон. Я взял две пары лыж и пошел к едва проглядывавшей палатке Джефа.

У Джефа с профессором все было нормально. Джеф собирался выбраться покормить собак, профессор благодушествовал в уголке палатки. Франко-японский экипаж тоже нормально перенес непогоду и пребывал, по-видимому, в счастливом неведении о том, в каком плачевном состоянии находились их нарты, а они были полностью скрыты под снегом. Который раз за этот сентябрь мы твердо решаем завтра выходить, но погода явно не желала быть третьей договаривающейся стороной, а голос ее для нас пока является решающим, и поэтому завтра все будет зависеть только от нее. В нашей палатке тепло и сыро. Засыпаем под непрекращающийся вой ветра.

Пробуждение было внезапным и ранним. Около трех часов ночи мы с Уиллом оба проснулись от громкого, жалобного собачьего плача. Доносившийся издалека высокий, тонкий, рвущийся вой, переходящий время от времени в более низкие скулеж и повизгивание, мешался с воем ветра и настолько походил на детский плач, что стоило большого труда не выскочить сразу же из палатки. Прислушавшись, мы определили, что это Одэн — огромный черный пес из упряжки Кейзо. Он некоторое время работал и в моей упряжке, когда мы шли с киногруппой. Этому на вид совершенно здоровому псу как-то фатально не везло. В Гренландии у него болело горло, и точно такой же плач раздавался каждое утро, когда мы надевали на него постромки. Сейчас же у него что-то случилось с лапой. Вой внезапно стих, и мы поняли, что Кейзо вышел из палатки и как-то успокоил собаку (наутро оказалось, что в качестве снотворного он предложил Одэну 200 граммов сыра). После такого пробуждения я, естественно, долго не мог уснуть, к тому же спальный мешок, наверное, в благодарность за человеческое отношение к его проблемам накануне, когда я сушил его весь день, ночью отдавал мне тепло так расточительно, что я даже вспотел.

Утром в 5.30 проснулся довольно помятым, всякая мысль о том, чтобы еще один день просидеть здесь, была неприятна, и, несмотря на ветер, который, хотя и не столь сильно, но продолжал дуть, я стал запускать примус. По тому, как он неохотно и долго разгорался, я понял, что на улице похолодало. Наконец, с большим трудом, мне удалось его запустить. Гудящий примус — лучший будильник для Уилла: он вылез из мешка, а я стал собираться на «снежные процедуры». Не тут-то было! Дверь палатки занесена снегом, и так просто не выберешься. Полуоткрыв молнию, я руками попытался изнутри немного разгрести снег и откинуть его от дверей. Наконец образовалась щель, в которую я смог протиснуться. Мело, видимость около 200 метров, палаток не видно и достаточно зябко. После снежного душа я взял лопату и попытался немного расчистить вход, но быстро бросил это занятие, так как онемели пальцы. Одевшись, вышел и узнал, что «зябко» в это утро означало минус 34 градуса.

Раскопки лагеря продолжались около трех часов, к этому времени видимость окончательно испортилась и стала менее 50 метров, но — палатки собраны и надо было идти вперед. Впереди с компасом Этьенн, за ним упряжка Джефа и Дахо, затем Кейзо и последними мы с Уиллом. Густой туман или низкая облачность — не понять, резкий холодный ветер от юго-запада в правую щеку. Джеф и Этьенн быстро скрылись в тумане, Кейзо же иногда просматривался впереди. Чтобы не терять его из виду, я вышел вперед на лыжах. Внезапно собаки Кейзо остановились. Часть из них легла на снег, часть продолжала стоять, не изъявляя ни малейшего желания двигаться вперед. Это первый случай массовой забастовки собак за все время путешествия. До этого, конечно, случались отдельные акты явного и скрытого саботажа, но у одной-двух, не более, собак. А здесь вся упряжка, как бы повинуясь чьему-то молчаливому приказу, действовавшему сильнее громогласных увещеваний и приказов Кейзо, не желала работать. После многократных попыток, угроз и посулов Кейзо удалось стронуть собак с места, но чувствовалось, что это ненадолго, так как ни мотивы этой внезапной забастовки, ни ее зачинщики выявлены не были, и ровно через 10 минут ситуация повторилась. Тем временем Этьенн и упряжка Джефа ушли далеко вперед, и поэтому собакам Кейзо приходилось идти только по следу, который в такую погоду был очень неясен. Полагая, что это является одной из причин, препятствующих нормальной работе собак Кейзо, привыкших идти следом за другими собаками, мы изменили порядок нашего движения. Я ушел вперед и увел упряжку Уилла. Кейзо с собаками сел нам «на колесо». Двигались таким образом тоже недолго. Упряжка Кейзо вновь остановилась. Очевидно, эта бесконечная непогода вызвала какой-то надлом в психике и настроении собак — правда, пока, к счастью, только одной упряжки, — и они выглядели вялыми и апатичными.