Андрей Шляхтинский - Амазонка: призраки зеленого ада

В любом случае после встречи с Уанду Курака, или Майкьюа Эйнтсри — так называют духа-хозяина тоэ лесные кичуа и ачу-ар, — человек уже никогда не становится прежним, что, признаюсь, меня настораживало. С самого первого раза он знакомится с духами Нижнего мира, среди которых множество зловредных и откровенно злобных созданий. Поэтому каждый, кто выпил уанду, подвергает себя реальной опасности и должен все время пребывать начеку. Взамен этого «маленького неудобства» он получает возможность лицезреть и общаться с супаи, устанавливать особые отношения с животными, заранее узнавать о кознях врагов и многое другое. Уанду — это шаг в неизвестность, откуда у человека нет возврата. Это все равно что сделать татуировку. С той лишь разницей, что последнюю можно свести, хоть шрам и останется на всю жизнь. Последствия знакомства с уанду «свести» нельзя.

Не надо думать, что любой, пьющий тоэ, тут же превращается в великого знахаря, «колдуна» или просто врачевателя. Хотя, например, в некоторых местностях бескрайних джунглей именно так и полагают. Мой хороший друг и спутник по нескольким экспедициям, узнав, что я — гринго — пил уанду, неподдельно удивился и смущенно заявил:

— Йячахми танги, уауки. Ты йячах, брат. Здесь только шаманы пьют уанду, — сказал он мне тогда, хотя я и предпочел все поскорее свести к шутке, осознавая щекотливость положения.

Многие из тех, кто знаком с тоэ, не сознаются в этом. Поэтому нередко даже тот, кто ни единожды пил сок, всячески отнекивается, когда спрашиваешь об этом. Особых причин на то нет, но — позже я испытал это на себе — удовлетворять праздное любопытство всех желающих как-то не хочется. Те, кому действительно суждено однажды выпить уанду, выпьют его и все поймут сами. Остальным же это просто не нужно.

Думаю, будет небезынтересно поведать вам, уважаемый читатель, о моем самом первом опыте с уанду, который имел место несколько лет назад в маленькой общине Льянчама индейцев напо-кичуа с реки Типутини, что близ эквадоро-перуанской границы. А было это вот как.

Стоял дождливый конец ноября, и сухой сезон ожидался лишь через месяц-полтора. Так что и бурная Напо, и ее приток сонная Типутини были полноводны, мутны и холодны. Вашему покорному слуге как раз выпало сомнительное счастье подселить в собственную кровеносную систему малярийного плазмодия «вивакс», так что я целыми днями отлеживался во временно пустовавшем доме моего друга, молодого индейца по прозвищу Чичику, поневоле голодал и горстями глотал таблетки хлороки-на и примакина. На тот момент мой дневной рацион составляли маленькая тарелка отварного риса и дождевая вода: ни на что другое сил у меня не оставалось. Да и сказать по правде, мне тогда кусок в горло не лез. Под конец, более или менее придя в себя от лихорадки, я решил воспользоваться случаем и «познакомиться», как здесь принято говорить, с уанду. Тем более что обязательный пост перед его употреблением, во время которого запрещается есть соль, перец, сладкое, мясо и спать с женщиной, я поневоле выдерживал уже целую неделю.

Один из двух знахарей в индейской общине приходился другу Чичику дядей, с которым я также был довольно близко знаком. Именно поэтому я и попросил невысокого худощавого старика, с которым прежде неоднократно беседовал о духах джунглей и рек, помочь мне в осуществлении желания. Дело в том, что я хоть и знал, как извлечь сок и сколько его требуется выпить — не более полуногтя, — но решил не рисковать в одиночестве. Впрочем, более весомым аргументом в пользу присутствия знахаря было любопытство: мне хотелось участвовать в традиционной церемонии, поэтому я пришел к старику и попросил его об одолжении.

— Когда ты хочешь пить, Андрес? — спросил он, сбрасывая со спины на землю охапку длиннющих пальмовых листьев.

— Сегодня вечером.

— Надо еще приготовить уанду, — возразил старик.

— У меня есть. Я уже все приготовил.

— Ты сам? — В его голосе промелькнули нотки недоверия.

— Да.

— Хорошо, как стемнеет, я приду к тебе.

Я не врал, когда говорил, что у меня уже все готово. К тому моменту мне удалось раздобыть три ветки уанду толщиной с карандаш и длиной сантиметров тридцать, ошкурить их и отжать прозрачный, с легким зеленоватым оттенком сок. Его как раз вышло «на полногтя». Сигареты — обязательная составляющая едва ли не любого дела, за которое берется шаман, — тоже были.

Остаток дня пролетел незаметно. Старик не обманул и, как окончательно стемнело, явился, но не один. Вместе с ним ко мне пришли его старший сын с очень испанским именем Сталин, племянник лет пятнадцати и еще два незнакомых молодых индейца. Поднимаясь в дом, он незаметно снял сплетенный из пальмовых ветвей маленький крест, что висел на входе. Рассевшись на импровизированных скамьях по всему дому, знахарь и его компаньоны раскурили одну на всех сигарету из пачки.

— Есть в доме еще кресты? — спросил он.

В доме, насколько мне было известно, никаких крестов и их изображений не было, о чем я и сказал.

— А татуировки у тебя на теле, кресты есть?

— Нет, крестов нет. Да и татуировок тоже нет, — сказал я. — А почему ты спрашиваешь?

— Потому что с крестами ничего не выйдет. Если есть кресты, то Уанду Курака, может, и придет, но подходить близко не станет. Как-то ко мне обратилась женщина, так у нее крест был вытатуирован. Она хотела пить уанду, чтобы вылечиться. Потом она мне говорила, что видела уанду, но тот стоял далеко в стороне и не приближался. Так она и не выздоровела. Это потому, что крест на ней был.

Докурив сигарету, старик встал с места, взял чашечку, на дне которой была прозрачная жидкость, и несколько мгновений смотрел в нее неподвижным взором, бесшумно шевеля губами. Приблизившись ко мне, он дотронулся ею до моего лба, затем до шеи и напоследок ткнул чашкой чуть выше пупка.

— Пей, — произнес он, протягивая мне уанду.

Шаг назад.

— Пей, — снова повторил он, напористо приближаясь.

Еще два шага назад.

— Пей, Андрес, — приказал знахарь, не отставая от меня ни на малость.

Отступать уже некуда. Принимаю из его рук чашку и одним глотком выпиваю содержимое. Вкуса почти не ощущаю. Так, одна тень вкуса.

Вновь присаживаемся со стариком. Он закуривает еще одну сигарету. Несколько напряженно молчим: ему еще не доводилось поить гринго. Кто скажет точно, чем закончится этот опыт?

— Скажи, а когда меня схватит? — спрашиваю я индейца, поглядывая на часы; прошла уже четверть часа.

— Ты узнаешь, скоро уже.

— А как это будет?

— Ты узнаешь, — только и повторяет, улыбаясь, старик.

Я сижу и никак не могу почувствовать — хоть и очень стараюсь — каких-либо изменений в восприятии окружающего мира. Все по прежнему: ни звуковых эффектов, как в случае с айягуа-ской, ни тошноты, ни безудержных позывов к рвоте. Ничего.