А. Марков - Русские на Восточном океане

— А что, часто бывает здесь служба? спросил я мою провожатую.

— Нет, только по праздникам, отвечала она.

Кроме этого монастыря, который один только и может еще привлечь к себе внимание путешественника, я ничего не нашел особенно любопытного в Сан-Франциско, разве того только, что там такое множество собак, что на каждого из жителей непременно придется по одной собаке, если только не по две.

Неподалеку от монастыря, по дороге в Монтерео, я не мог не заметить одного домика. Он был красивее прочих и служил жилищем одной вдове, занимавшейся продажей рома и джина. Вокруг него росли оливковые деревья; под одним из них сидела Индианка, вероятно, работница хозяйки, и ощипывала перья катарнизов. — Это небольшие птички, дикого цвета, с черненьким высоким хохолком, не более каш. в три пера; они имеют белое, вкусное и несколько сладкое мясо, часто встречаются в Калифорнии и употребляются тамошними жителями в пищу.

Сзади селения видны были местами пашни, засеянные пшеницею и ячменем, с правой стороны расстилалась зеркальная поверхность небольшого озера, а за ним раскинута была роща.

Время клонилось к полудню, и почти у каждого домика показался дымок Это было знаком приготовления к обеду.

По Монтерейской дороге скакали во весь опор два всадника. Когда подъехали они ближе к селению, я мог удобно рассмотреть их. Это были Испанские солдаты. Они везли известие о приезде губернатора в Сан-Франциско. Одежда их состояла из темно-синей суконной куртки с красными обшлагами, и из брюк такого же цвета, с красными лампасами и разрезами внизу. Я не говорю об огромных шпорах, которые составляют принадлежность каждого Испанца. Черная лаковая шляпа с широкими полями довершала наряд. Длинная пика с красным флажком прикреплена была к ноге, и пара пистолетов виднелась из-под чепрака.

Жители селения, услышав о приезде; губернатора Калифорнии, засуетились. Некоторые из граждан обратились к монастырской пушке, и стали заряжать ее с такою нерасторопностью и вместе с таким шумом, что, глядя на них, я не мог удержаться от смеха. Мало-помалу народ скоплялся в этом месте, пушка была наготове, и толпы любопытных стояли в ожидании своего начальника. Вот на конце поляны показалась труппа верховых, постепенно приближавшаяся к Сан-Франциско.

Раздавшиеся пушечный выстрел возвестил о приближении губернатора. Тогда можно было ясно рассмотреть всю эту кавалькаду, приближавшуюся легкой рысью. Она состояла человек из тридцати. У пных из Офицеров кивера походили на уланские, но только были гораздо неуклюжее, у других имели они круглую Форму, с шишечкою наверху. Темно-синие и темно-зеленые суконные мундиры, с Фалдами, отличались красными или желтыми отворотами, а брюки широкими лампасами. Светлая сабля составляла все оружие Офицера.

Сам губернатор находившийся среди своей воинственной свиты, ехал в длинном голубом бархатном плаще, с маленьким такого же цвета воротничком, похожим на женскую пелеринку и обшитым шелковою бахромою; под плащом виден был казакин, или, лучше сказать, ахалук из зеленого бархата, подпоясанный шелковым кушаком, из-за которого виднелся красивый кинжал. Черная лаковая шляпа и длинные черные усы придавали лицу его воинственно-суровое выражение.

Это был дон-Кастро, губернатор Калифорнии.

Увидав меня, стоявшего верхом посреди зевающей толпы, он спросил, кто я.

«Русский, с корабля Наследник,» отвечал я.

Губернатор поздоровался со мною пожатием руки, и мы вместе с ним отправились в комнату монастырского сторожа. Там уже накрыт был стол белою скатертью; на нем стояли стаканы, 2 бутылки рому, несколько графинов воды.

Я-было хотел откланяться губернатору, но он попросил меня сесть и выпить стакан грогу.

Я исполнил его просьбу и выпил за здоровье всех присутствующих.

Губернатор потрепал меня по плечу, и мы расстались.

Время было еще довольно раннее, и я поехал на раньжу, находящуюся в четверти мили от Сан-Франциско, близ самого залива. Она принадлежит одному недавно поселившемуся здесь Немцу, сыну Рижского купца, служившему некогда в Российско-Американской Компании. Прослужив законтрактованное время в Компании, он женился в Ситхе на креолке, поселился здесь для приращения своего капитала, и слывет под именем Русского, чрез что и пользуется общим уважением от Испанцев. Раньжа его очень красива местностью, но обработана для пашни. Он деятелен и предприимчив, — следовательно, соединяет в себе два важнейшие качества, указующие самый верный путь к скорейшему обогащению в расцветающей Калифорнии.

Дом его построен в небольшом размере, с трубою и русскою печью, и обнесен огородом, на котором растет капуста, репа, лук и картофель.

В комнатах у него светло и чисто; по стенам развешаны картины хорошей гравировки, мебель красного дерева; но внимание путешественника более всего останавливается здесь на одном предмете, именно на Фортепиано. Господин Геппенер (так фамилия хозяина раньжи) прекрасно играет на этом инструменте и привлекает к себе много слушателей, в-особенности некоторых из туземцев, не имевших еще случая видеть этот музыкальный инструмента. Иногда в торжественные дни Фортепиано его носят в монастырь, чрез что Г-н Геппенер делается все более и более известным в тех местах. Сам губернатор, при посещении Сан-Франциско, первым долгом поставляет посетить артиста, во-первых для того, чтоб оказать ему свою благосклонность, как Русскому поселенцу, а во-вторых и для того, чтоб послушать его игру на фортепиано. Скота и пашней он еще не имеет по причине недавнего заселения; но, со временем, эти две статьи составят главный предмет его промышленности, и Г-н Геппенер принесет большую услугу Российско-Американской Компании, а, может быть, и краю гораздо отдаленнейшему, доставкою пшеницы, где она в высшей степени облегчит нужду в хлебе.

В бытность мою в раньже, или поместье Г. Геппенера, мы часто рассуждали с ним о плодоносной, богатой Калифорнии, в высшей степени способной к произращению произведений природы, необходимых человеку, m мысленно переносились в знакомые нам места Восточной Сибири. Какая разительная противоположность! Огромные пространства, покрытый снегом, — вечно зеленеющие и роскошные долины, — человек, почти оледенелый от холода, угрюмый, нелюдимый, недеятельный, потому что сама природа полагает границы его деятельности, — и человек, вечно согретый лучами солнца, спокойный, веселый и коснеющий в лени, на лоне природы, предлагающей ему лучшие дары свои, без всякого за то возмездия, — и посреди этих двух столь различных Сфер жизни, жадная, кипучая деятельность промышленности — все это составляет картину самую оживленную и сильно возбуждающую любопытство мыслителя.