Джером Джером - Трое за границей

— Он собирается возвращаться? — спросила дама спустя пару минут.

Это был не сколько вопрос, сколько просто нетерпеливое восклицание.

— Сомневаюсь, — сказал я.

— Почему же? — спросила она в большом удивлении.

— Думаю, — сказал я, — вы ему надоели. Скорее всего сейчас он, за этой дверью, курит трубку и читает газету.

— Ну и лавочник! — сказала моя знакомая, собирая пакеты в кучу и негодующе покидая лавку.

— У них так, — объяснил я. — Вот он товар. Нужен, берите. Не нужен, нечего ходить и морочить голову.

В другой раз в курительной комнате немецкого отеля я услышал, как какой-то низенький англичанин рассказывает историю, о которой я бы на его месте не распространялся.

— Торговаться с немцем, — сказал низенький англичанин, — бессмысленно. Они, похоже, не понимают, что это такое. В витрине на Георгплатц вижу первое издание «Разбойников» [33] Пьеса Ф. Шиллера. . Захожу, спрашиваю, сколько стоит. За прилавком какой-то подозрительный тип. «Двадцать пять марок», говорит, и продолжает читать. Я говорю, что вот только несколько дней назад видел такую же, только лучше, за двадцать. Ну, так всегда говорят, когда покупают, это всем ясно. Он спрашивает «Где?». Говорю, в Лейпциге, в одном магазине. Ну, поезжай в Лейпциг, говорит, и покупай там. Как ему все равно, куплю я ее или нет. «Ну так за сколько уступите», говорю. «Я вам уже сказал», говорит, «двадцать пять марок». Раздражительный такой тип оказался. «Да она того не стоит», говорю. «Я не говорил, что стоит, или как?», и сверкает глазами. «Даю десять марок», говорю. Ну, думаю, может быть сговоримся на двадцати. Он поднимается. Ну, думаю, сейчас выйдет из-за прилавка и достанет мне книгу. Нет, подходит прямо ко мне. А сам тип увесистый… Хватает меня за плечи, вытаскивает меня на улицу, и захлопывает за мной дверь. Я никогда в жизни не был так удивлен.

— Но книга ведь стоила таких денег? — предположил я.

— Конечно стоила, — ответил низенький англичанин. — Стоила еще как! Но разве же так торгуют?

Если немецкий характер что-нибудь да изменит, это будет немецкая женщина. Сама она меняется быстро — прогрессирует, как говорим мы. Десять лет назад ни одна немка, которая дорожит своей репутацией и рассчитывает выйти замуж, не рискнула бы прокатиться на велосипеде; сегодня они колесят по стране тысячами. Старики качают головами; молодые догоняют и едут рядом. Еще не так давно в Германии считалось, что женщине не подобает кататься на катке по внешнему кругу. Умение кататься правильно, как считалось, заключалось в том, чтобы безвольно повиснуть на каком-нибудь родственнике мужского пола. Теперь она отрабатывает восьмерки самостоятельно, пока какой-нибудь молодой человек не устремится на помощь. Она играет в теннис, и я даже наблюдал, с безопасного расстояния, как она управляет двуколкой.

Блестяще образованной она была всегда. В возрасте восемнадцати она говорит на двух или трех языках, и уже успевает забыть больше, чем средняя англичанка прочтет за всю жизнь. До сих пор дальнейшее образование бывало для нее пустой тратой времени. Выйдя замуж, она удалялась на кухню, и торопилась выбросить из головы все, что бы освободить место для искусства плохо готовить. Но я полагаю, она начинает понимать, что женщина не обязана класть все свое бытие на алтарь домашней каторги, равно как и мужчина не должен превращать себя только в деловую машину. Представим, что она взрастила тщеславие и стремится принять участие в общественной и государственной жизни. Тогда-то на немце и скажется влияние своей супруги, женщины здоровой телом и поэтому крепкой духом, и это влияние обязательно будет долгим и всесторонним.

Ибо нельзя забывать, что немец — человек исключительно сентиментальный, и необычайно легко подвергается влиянию женщины. О нем сказано: из любовников самый лучший, из мужей самый плохой. В этом была виновата женщина. Выйдя замуж, немка не просто расставалась с романтикой; она хватала выбивалку для ковров и гнала романтику прочь со двора. Девушкой она никогда не разбиралась в нарядах; став женой, он начинает драпироваться во всякие случайные тряпки, которые случится найти по хозяйству (во всяком случае, такое впечатление она производит). К фигуре, которая могла принадлежать Юноне, к цвету лица, которому позавидует здоровый ангел, она начинает относиться с ненавистью и полна решимости их угробить. Свое данное ей по рождению право на преданность и восхищение она продает за порцию сладостей. Каждый вечер в кафе можно видеть, как она набивает себя пирожными с жирным кремом, заливая их обильными дозами шоколада. Очень скоро она становится толстой, вялой, одутловатой, и совершенно неинтересной.

Когда немка бросит пить днем кофе, а вечером пиво, когда она займется гимнастикой для восстановления утраченных форм, когда, выйдя замуж, снова начнет читать не только кулинарную литературу — тогда немецкое правительство столкнется с новой и неведомой силой, с которой ему придется иметь дело. И по всей Германии уже налицо очевидные знаки того, что старая немецкая «Frau» уступает место новой «Dame» [34] Женщина… даме. .

И когда думаешь о том, что будет дальше, становится любопытно. Немецкая нация по-прежнему молода, и ее созревание важно для мира. Немцы — привлекательные, хорошие люди, и они должны во многом помочь сделать мир лучше.

Самое страшное, чем можно их упрекнуть — у них есть свои недостатки. Сами они этого не знают; они считают, что они совершенны, что с их стороны глупо. Они заходят так далеко, что мнят себя выше англосакса — уму это непостижимо. Похоже, они все-таки притворяются.

— Свои достоинства у них есть, — сказал Джордж. — Но немецкий табак — смертный грех нации. Я иду спать.

Мы поднялись, и облокотившись на низкий каменный парапет, любовались танцующими огнями на мирной темной реке.

— В целом наш «Bummel» получился на славу, — сказал Гаррис. — Я рад, что мы едем домой, и в то же время мне жалко, что все закончилось. Надеюсь, вы меня понимаете.

— И что такое «Bummel»? — спросил Джордж. — Как ты это переведешь?

— «Bummel», — объяснил я, — это такая поездка, долгая, или короткая, которая не заканчивается. Единственное, что здесь требуется, вернуться в заданное время в тот пункт, из которого отбыл. Иногда путь лежит по загруженным улицам, иногда по полям и проселкам, иногда у тебя уходит пара часов, иногда несколько дней. Но долго мы едем или недолго, здесь или там, мы всегда помним, что в часах струится песок. Мы киваем и улыбаемся людям навстречу, иногда мы остановимся и перекинемся парой слов, с кем-то немного пройдемся. Нам было весьма интересно, часто мы уставали. Но в целом нам было здорово, и нам жаль, что все это кончилось.