Евгений Кравченко - С Антарктидой — только на Вы

Да, я понимаю, что любая катастрофа, словно в фокусе линзы собирает и высвечивает все просчеты, допущенные при подготовке экипажа, в организации летной работы, а материалы ее расследования дают возможность предотвратить новые беды. Но в Антарктиде мы всегда ходим по лезвию бритвы. Поэтому, когда тебя после рискованного полета, требующего полной отдачи всех физических и духовных сил, начинают теребить на земле начальники вопросом: «Ну, как слетали?», ты отвечаешь, как правило, одним словом: «Нормально». В этом нет ни бравады, ни показной скромности, ни стремления что-то утаить — ты действительно чувствуешь себя человеком, хорошо сделавшим очень трудную работу. И только врач, обследуя экипаж после такого полета, иногда удивленно покачает головой — ему-то видно, чего он нам стоил. Жаль, что не всегда и не всем удается быть сильнее стихии. Володе Заварзину и его экипажу не повезло... Но такую уж мы выбрали себе профессию — летать.

Когда мы вернулись в Москву, нас действительно начали таскать по разным заседаниям и совещаниям в управлении, в МГА, где мы должны были раз за разом докладывать о результатах расследования, и я, в конце концов, почувствовал себя каким-то напрочь затравленным зверем. Настроение у всех, кто работал в авиаотряде этой 24-й САЭ, было подавленным, мы чувствовали, как нас делают без вины виноватыми. Закончилось тем, что нас лишили премиальных денег, хотя никто так и не понял, какая взаимосвязь между успешно и хорошо выполненной нами работой в Антарктиде и катастрофой Ил-14, причин которой никому не удалось установить до сих пор. Но, всему приходит конец...

А лето уже в разгаре, давно пора думать о будущей экспедиции, однако те, кому положено этим заниматься, словно забыли о ней. Я же, получив две путевки, отправился с женой в дом отдыха «Ермолино» под Солнечногорском. Хотелось хоть немного прийти в себя, забыть произошедшее, снега, льды, морозную жестокость Антарктиды и пожить немного так, как живут люди, ничего не знающие о ней. На лодочной станции я взял лодку и целыми днями пропадал на рыбалке, наслаждаясь тишиной и покоем, зеленью окружающих озеро лесов, голубизной воды, в которой, отражаясь, плыли облака, пышные, теплые, летние, совсем не такие, как в Антарктиде. Казалось, этому счастью не будет конца, но меня «выдернули» из него... на четвертый день отдыха. Из управления пришла телефонограмма: «Просим приехать для консультаций по подготовке к новой экспедиции». Я взглянул на жену — она умоляюще смотрела на меня, и было в ее глазах столько надежды, что хотя бы этот отпуск мы проведем вместе, что у меня защемило сердце. Но я сказал:

— Собирай чемоданы, поехали домой, все хорошее закончилось.

Когда 18 июня 1978 (опечатка-верно 1979) года я приехал в УГАЦ, мне тут же предложили пойти в Антарктиду командиром летного отряда 25-й САЭ. Это шло вразрез со всеми нормативными медицинскими законами, установленными в гражданской авиации, согласно которым летчик не имел права даже два сезона кряду работать в Антарктиде, а должен был после каждого год летать в Союзе, что, видимо, считалось отдыхом. До сих пор меня никто не заставлял нарушать установленный порядок, за исключением тех ситуаций, о которых я рассказывал выше. Теперь же и мои начальники, и медики словно забыли об этих законах, исполнения которых столь строго требовали от нас, и решили послать меня в Антарктиду в третий раз подряд. Конечно, я имел полное право отказаться от этого предложения, но, перебрав в памяти тех людей, которые могли бы возглавить отряд, понял, что у каждого из них есть более серьезные объективные причины остаться дома, чем у меня. И я дал согласие, поставив перед руководством УГАЦ и Мячково ряд условий, которые должны быть выполнены. Иначе я в Антарктиду не пойду.

Речь шла о новой системе организации тренировок летного состава, о пересмотре порядка оплаты нашей работы в САЭ, о более внимательном отношении к обеспечению отряда расходными материалами, запасными частями и еще о многом другом, что мешало нормальной работе летчиков и инженерно-технического состава в отрыве от базы. Не знаю, что сыграло решающую роль в том, что нам во многом пошли навстречу, — гибель экипажа Заварзина и «высвеченные» ею неурядицы в организации работы по подготовке и обеспечению летного отряда всем необходимым или мой непримиримый настрой, но я почувствовал, как чаша весов стала склоняться в нашу пользу. Главное, чего мне удалось добиться, — это концентрации усилий всех, кто имел отношение к подготовке отряда, на том, что она стала специфической, направленной на учет особенностей Антарктиды и работы в ней. Ведь в отряд отбирались профессионалы высшей квалификации и их не надо было учить азам летного или инженерно-авиационного дела.

За годы, прошедшие со времени расформирования Полярной авиации, многое из наработанного нашими предшественниками было утрачено, но самой тяжелой потерей я считал отказ формировать экипажи с учетом психологической совместимости его членов. Поэтому, взявшись за создание и подготовку отряда, очень много времени и сил отдал тому, чтобы в экипажи и наземные службы люди подбирались не только по профессиональным, но и по высоким моральным качествам, по умению уживаться с людьми, ладить с ними и в работе, и в повседневной жизни. В общем, строил отряд, опираясь в этом деле на три «кита»: здоровье, профессионализм и психологическую совместимость. Идти в этой работе чаще всего приходилось наощупь, опираясь лишь на собственные опыт и интуицию, и мне очень жаль, что все работы психологов по подбору и подготовке экипажей космических кораблей были для нас тайнами за семью печатями. А ведь Антарктида — это тоже космос, только лежит он не за облаками, а за морями-океанами.

И еще одно: в это время я твердо стал на бюрократические рельсы и начал документировать шаг за шагом всю работу по подготовке и обеспечению работы отряда в Антарктиде. Тем самым надеялся ввести людей в колею, где закон есть закон, правила есть правила, и их нужно выполнять, несмотря на то, что работать придется в отрыве от баз, вдалеке от глаз начальства, от инспекторов, часто уходя «в автономное плавание». Поэтому я самым жестким образом потребовал от летного состава безукоризненного знания и исполнения технологии работы экипажа. Считал и считаю до сих пор, к примеру, что карту проверок или, как ее еще называют, «псалтырь», выполнять надо самым точным образом. Не потому, что тебя кто-то инспектирует или подвергает сомнению твой профессионализм, а ты сам себя проверяешь и твои товарищи по экипажу тебе помогают. В этом, я считаю, залог того, что в воздухе у тебя не возникнет ситуация, рожденная чем-то, что ты не доглядел на земле.