Евгений Кравченко - С Антарктидой — только на Вы

Закончился февраль, завершились работы на «Дружной-1». Мы погрузили самолеты Ан-2 и вертолеты Ми-8 на морские суда, станцию законсервировали и попрощались с ней. 2 марта я с экипажем Игоря Шубина перелетел в «Молодежную».

Теперь нам предстояло вывезти состав и грузы с базы «Союз», расположенной у озера Бивер. Антарктида достаточно миролюбиво рассталась с нами на «Дружной-1», но за «Союз» пришлось с ней побороться. Вылетели мы с Шубиным на Ил-14 туда при хорошей погоде, но вскоре она стала быстро ухудшаться. Необычайно быстро. Циклон, о котором мы знали и прогнозировали его движение, вдруг резко ускорил свой «бег», он забросил фронтальную зону на ледник, и мы попали в мощнейшую облачность. Все попытки пробить ее, уходя вверх, ни к чему не привели — Ил-14 стал хватать лед, который нарастал настолько интенсивно, что мы не верили своим глазам. И это — при температуре за бортом минус 20 градусов!

— Игорь, уходим к морю, — сказал я, и мы осторожно развернули отяжелевший самолет, который, как мне показалось, застонал под тяжестью льда. Его куски начали срываться с винтов и бить по кабине — мы будто попали под обстрел. Машину бросало из стороны в сторону, как обледеневшую шлюпку в зимнем море, и нам с Шубиным пришлось изрядно потрудиться, чтобы не дать ей свалиться на крыло. Вывести ее мы бы уже не смогли — Ил-14 лишился значительной части своих лучших аэродинамических качеств и теперь был похож на утюг с двумя моторами. Да и запаса высоты у нас не было.

— Надо уходить под облака, командир, — сказал мне Шубин, но я не дал ему этого сделать.

— Рано. Снижаться начнем чуть позже. Мы же не знаем, что под нами.

Когда по всем расчетам мы «скатились» с ледника, стали осторожно снижаться. Из облачности удалось выбраться только над морем на высоте 200 метров. Больше часа мы шли над чистой водой, но полностью сбросить лед так и не смогли — его будто кто-то намертво приклеил к передним кромкам крыльев, стабилизатора, киля. Только на посадке часть его обвалилась, но оставшееся покрытие благополучно доехало до стоянки.

Циклон прочно запечатал нас в «Молодежной» — сильный ветер, метель, нулевая видимость. А на «Союзе» обстановка становилась угрожающе опасной. 9 марта оттуда пришла тревожная радиограмма:

«Продуктов осталось до двенадцатого, груза на вывоз — вместе с персоналом — 4 тонны. Горючее имеется, но вышли из строя все агрегаты. Начальник базы М. Поляков».

Нам удалось выхватить всех, кто работал на «Союзе» за три рейса. Мы выполнили их в паузах между циклонами, которые шли со скоростью курьерских поездов. Полеты приходилось рассчитывать по минутам. И мы ни разу не ошиблись, хотя сил и нервов эта работа отняла очень много. Когда я вышел из самолета после третьего, завершающего рейса на «Союз», до меня вдруг дошло, что это — мой завершающий полет в 29-й САЭ. Поэтому, едва добравшись в Дом авиатора, снял только верхнюю одежду, вошел в свою комнату и, не раздеваясь дальше, рухнул на кровать. Сон навалился мгновенно, и я провалился в него, как в сладкую пропасть.

Перелетел в «Молодежную» Юрий Скорин со своим экипажем. Вернулись в «Мирный» все санно-гусеничные поезда, для подстраховки которых с воздуха там оставался Валерий Радюк. Он тоже присоединился к нам. В действии оставалась только авиагруппа Ми-8 Володи Воробьева, которая с борта НЭС «Михаил Сомов» работала по обеспечению «Молодежной», «Мирного», «Ленинградской» и самой труднодоступной станции «Русская». Забегая вперед скажу, что они блестяще справились с теми задачами, которые перед ними ставились, хотя летать им пришлось даже в апреле, когда Антарктида становится совсем не пригодной для полетов

Я подвел итоги: всего за сезон авиаотряд налетал 3433 часа 20 минут, перевез 1838 пассажиров, 2113,6 тонны груза, отснял с воздуха многие тысячи квадратных километров площади, обеспечил множество других видов работ. План мы выполнили на 119%, а значит, можно со спокойной совестью собираться домой.

16 марта утром мы попили чай с руководителем полетов на «Молодежной» Николаем Андреевичем Литвиновым. Говорили об одном — о скором отъезде домой, как нас там встретят. Коля весь светился от радости — он отработал в Антарктиде сезон 28-й САЭ, отзимовал здесь и снова остался на сезон с нами. Немногословный, добрый, трудолюбивый, он отлично вписался и в наш отряд, и в коллектив экспедиционников. Вот и теперь он решил сходить к кому-то из друзей:

— Евгений Дмитриевич, можно я обрезки проводов возьму из лаборатории? Мне за них обещали два метра высоковольтного кабеля дать...

— Можно, можно, — я улыбнулся и достал свои бумаги. А через 40 минут раздался телефонный звонок:

— Евгений Дмитриевич, зайдите к нам. Николаю плохо...

Когда я прибежал, Николай уже был мертв. Врачи приехали очень быстро, но, несмотря на все их усилия и опыт, помочь уже ничем не могли. Позже они вынесут свой вердикт: «Смерть наступила в результате выраженной сердечно-сосудистой недостаточности с признаками преобладания правожелудочковой сердечной недостаточности стадии 2А на фоне миокардиодистрофии».

Эта смерть нас всех потрясла своей чудовищной нелогичностью, внезапностью, какой-то нелепостью... Молодой мужик, к врачам ни разу не обращался, все плановые обследования здоровья проходил без замечаний, никогда никому не жаловался на самочувствие и вдруг...

Это была первая естественная смерть молодого, здорового мужчины в истории авиаотрядов. Да, здесь люди гибли, умирали от ран, от тяжелых болезней, но так вот сразу, в один миг ушел от нас только Коля Литвинов, пусть земля ему будет пухом.

А мы? Мы, уходя домой, долго еще стояли на корме корабля, глядя на сопку Гранат, у подножья которой нашел свой последний приют еще один наш товарищ...

Летный отряд 30-й САЭ ушел в Антарктиду без меня. Наконец-то, «в верхах» решили дать мне передышку. Да и как ее не дашь, если перед отъездом в 29-ю САЭ я весил 55 кг (этот показатель держался неизменным более 30 лет), а вернулся из нее похудевшим на 10 кг и врачи поставили диагноз — нервное и физическое истощение. Написал и сдал отчеты, месяц отдохнул в санатории и — снова за штурвал. Мне предлагали занять должность заместителя командира эскадрильи, стать ее командиром, но эта работа никогда не была мне по душе, и я попросил назначить меня пилотом-инструктором самолета Ил-14. Помимо того, что в этой должности я возвращался к своему любимому делу — полетам, она давала еще возможность присмотреться к летчикам, другим летным специалистам — штурманам, бортмеханикам, бортрадистам, из которых можно было бы подобрать кандидатов для работы в Антарктиде. Но в первую очередь меня интересовали конечно же летчики, способные в будущем стать командирами экипажей Ил-14. Готовить их приходилось в «производственных условиях» — сначала как вторых пилотов и лишь потом, через несколько лет, как командиров. В год удавалось ввести в строй не больше двух человек, хотя наши ряды таяли гораздо интенсивнее — одного врачи не пропустили, другой на новую авиатехнику решил переучиться, третьему семья ультиматум предъявила: «Или мы, или твоя любимая Антарктида»... К нашему счастью, в России всегда хватало летчиков, которым хочется полетать по-настоящему, познать все, на что они способны, попробовать полностью раскрыть себя как профессионалам. А где еще можно этим заняться, как не в Антарктиде или в Арктике?