Йозеф Вагнер - Сафари под Килиманджаро

— Господин, есть хочешь?

Я уже рассказывал вам, что мой слуга Джером был той неизбежностью, которой я должен был подчиниться, чтобы не потерять уважение африканцев. Когда в первый раз я сказал ему, что в джунглях буду готовить себе сам, он закивал головой, заулыбался, но продолжал делать по-своему. Джером ведал моим меню, но все обычно заканчивалось тем, что я тайком за деревом съедал свои консервы. Мне не хотелось обижать Джерома.

— Господин, есть хочешь?

— Хочу, — сказал я и в душе тяжело вздохнул.

Джером поплелся за едой. Он был невероятно ленив, и, наверное, это путешествие в джунгли будет вспоминать до конца жизни. Спустя довольно длительное время он появился снова. Тарелку с едой он нес осторожно, держа ее на расстоянии.

— Что это? — спросил я с ужасом. На тарелке была горка чего-то кудрявого и зеленого. И вдобавок ужасно пахло.

— Что это? — повторил я вопрос. Я уже знал, что никакая сила не заставит меня съесть этот деликатес. Я думал, что Джером принес мне на завтрак свое очередное «фирменное блюдо», приготовленное из неизвестного лесного зверя. Оно напоминало ежа с аккуратно уложенными иголками.

— Джером, как это называется?

— Хлеб.

Действительно, это был хлеб. Все двадцать пять буханок белого камерунского хлеба через два дня превратились вот в такое зеленое чудо. С тяжелым сердцем мы его выбросили.

— Ну, ничего, — утешал меня Джером. — Вечером я тебе приготовлю что-нибудь вкусное.

Джером был возбужден, из чего я мог заключить, что вечером меня ожидает что-то необычное.

То, что произошло с нашим хлебом, повторилось и с нашими фотоаппаратами и кинокамерами. Мы взяли с собой несколько фотоаппаратов, японскую кинокамеру «Ясика» и целый набор телеобъективов. Но линзы покрылись плесенью, а фотоматериал отсырел. Счастье, что в первый день нашей экспедиции мы делали снимки почти на каждом шагу. Сейчас же я себя чувствовал глубоко несчастным человеком. Мы находились среди удивительной, фантастической природы, там, где еще не ступала нога человека, а я мог только смотреть на нее. Тогда я взял альбом и начал рисовать. Я рисовал этот прекрасный, удивительный мир, полный тайн, и это меня немного утешало. К сожалению, я никогда хорошо не рисовал, вдобавок, несмотря на все мои старания уберечь альбом от сырости, бумага намокла.

Сырость была страшная. Каждое утро, а то и до половины дня, шел дождь. Неба не видно, а сами вы находитесь в замкнутом пространстве, где нет движения воздуха, ветерка…

Ветер шевелил только кроны деревьев. Как нам хотелось глотнуть хоть немного этого свежего воздуха! Но это была несбыточная мечта.

Запасная одежда быстро износилась — разорвалась, когда мы продирались через джунгли, или отсырела, покрылась плесенью. Каждый вечер мы ее развешивали у костра и сушили. Но стоило её снять — через несколько минут она снова становилась такой же влажной.

Однако вернемся к «фирменному блюду», которое Джером обещал на ужин. Наш переход закончился примерно к пяти часам, и мы начали разбивать лагерь на ночь. Вечера в джунглях были для меня самыми томительными. Наблюдать природу я не мог — даже днем было видно всего лишь на несколько шагов, не говоря уже о вечере. Писать нельзя, читать тоже нельзя — свет был для нас таким же дорогим, как и еда. Но в тот вечер я совсем не скучал.

Со стороны костра африканцев доносился ужасный запах, напоминающий запах жженой шерсти или кости. Я не мог предполагать, что этот запах имеет прямое отношение к моему ужину и поэтому отправился посмотреть, что там делается. Амбасадор убил обезьяну, и Джером как раз опаливал шерсть. Я удивился, почему он ее не снимает, но вскоре узнал почему…

— Как ты будешь ее варить?

Я сделал вид, что меня очень интересует этот таинственный рецепт, которым я потом смог бы похвастаться у себя дома. Джером разрубил обезьяну на четыре части и бросил в горшок. Потом жены Амбасадора вынули из подолов рыбу и крабов, которых они только что наловили в ближайшем ручье. Джером их немного потер, что должно было означать, что он их помыл, и бросил в горшок к четвертованной обезьяне.

— А потрошить рыбу ты не будешь?

Джером меня не понял. Когда я ему жестами растолковал, о чем идет речь, он мне сказал, что этого делать нельзя, потому что самое лучшее — это внутренности, что они придают супу вкус и навар, и что в этом я смогу убедиться сам. Джером начал варить суп, скупо посолив его, потому что соль у нас расходовалась экономно. Вскоре по лесу поплыл одуряющий запах.

Я лихорадочно соображал, что мне делать. За время моих африканских экспедиций всякое мне приходилось есть. Каждое племя выражает свои дружеские чувства, стараясь, прежде всего вас накормить. Вы не можете отговориться диетой. Что бы ни было, съесть надо все, иначе будет страшная обида. Для таких случаев у меня существовал проверенный способ. Когда мне предстояло съесть что-то особенно отвратительное или необычное, я силой воли старался себе внушить обратное. Я себе говорил: «Йозеф, это блюдо изумительное, твоя жена кудесница, и ты сейчас ешь ее самое лучшее блюдо, которое ты так любишь, ну, возьми еще добавку»…

Я представлял себе, что сижу в кругу своей семьи и ем свое самое любимое блюдо. До сих пор это у меня получалось, и, оставляя после себя пустые тарелки, я видел восторженные лица хозяев.

— Господин, суп готов, — объявил Джером два часа спустя.

Лицо его светилось от радости.

— Хорошо, давай его сюда! — сказал я храбро и тоже старался выразить радость на своем лице. Не знаю, получилось ли это у меня.

Ленивый Джером на сей раз отправился на «кухню» необыкновенно резво. Минуту спустя он уже возвращался с двумя тарелками. Содержимое одной из них мне было известно. Это была смесь из листьев, кореньев и плодов леса. Африканцам она заменяет хлеб. Они берут горсть этой каши и делают из нее катышки, которыми заедают мясо. Мои африканские проводники мало взяли из дому еды. Немного соли, сахару и чаю — остальное им должен дать лес. Моим консервам они не доверяли.

— Ешь, господин, — угощал меня Джером, протягивая вторую тарелку. На всякий случай я перестал дышать носом и смело потянулся к тарелке с вареной обезьяной.

Джером стоял надо мной и улыбался от удовольствия.

— Господин, ты это съешь, это очень вкусно, — говорил Джером, показывая пальцем на кусок вареной обезьяньей кожи, из которой торчали золотисто-коричневые волосы.

Остальные африканцы собрались вокруг меня и с интересом наблюдали. По тому, как быстро будет опустошена тарелка, определяется степень удовлетворенности гостя. Африканцы за этим очень следят, откровенно смотрят в рот, наблюдают за выражением лица гостя и ждут, когда у них попросят еще и добавку.