Жюль Верн - Возвращение на родину

А потому в ночь с 15 на 16 сентября Дюмурье потихоньку снялся со своей штаб-квартирой. Перейдя оба моста через Эну, он со своими войсками обосновался на высотах Отри, в четырех милях от Гран-Пре. Отсюда, несмотря на панику, дважды произведшую на время беспорядки среди солдат, он продолжил движение к Дамартен-сюр-Ганс с целью занять позиции в Сент-Менегульде, расположенном в конце ущелья Дезилет.

Так как пруссаки должны были выйти из Аргонского леса через ущелье Гран-Пре, Дюмурье одновременно принял все меры к тому, чтобы лагерь, расположенный в Эпине, на пути к Шалону, не мог быть взят в случае, если противник атакует его вместо того, чтобы двинуться на Сент-Менегульд.

В это время генералы Бернонвиль, Шазо и Дюбуке получили приказ присоединиться к Дюмурье, а последний нажал на Келлермана, который покинул Мец 4 сентября, чтобы тот ускорил свое продвижение вперед.

Если все эти генералы встретятся точно в назначенное время, Дюмурье будет иметь в своем распоряжении тридцать пять тысяч человек и вполне сможет противостоять войскам приверженцев Империи.

Брауншвейг со своими пруссаками колебался какое-то время, прежде чем окончательно принять план кампании. Наконец они решили, пройдя через Гран-Пре, выйти из Аргонского леса, чтобы завладеть шалонской дорогой, окружить французскую армию у Сент-Менегульд а и заставить ее сложить оружие.

Вот почему лейб-полк так спешно покинул Лонгве и почему мы стали подниматься вверх по течению Эны.

Погода была ужасная, пасмурная и дождливая. Дороги развезло. Мы шли почти по пояс в грязи. Идти вот так, со связанными руками — это мучение! Право, лучше бы они нас сразу расстреляли!

Да к тому же еще скверное обращение с нами, на какое пруссаки не скупились! А оскорбления, которые они бросали нам в лицо! То было похуже грязи!

А этот Франц фон Граверт, который раз десять приближался к нам совсем близко! Господин Жан с трудом сдерживался. Его связанные руки так и чесались! Схватить бы лейтенанта за шиворот и задушить, как какую-нибудь мерзкую тварь!

Мы шли вдоль Эны форсированным [121] Форсированный — здесь: ускоренный. маршем. Надо было по колено в воде перейти ручьи Дормуаз, Турб и Бион. Остановок никаких не делалось, чтобы успеть вовремя занять высоты Сент-Менегульда. Но колонна не могла двигаться быстро. Люди то и дело увязали в грязи. И можно было надеяться, что, когда пруссаки окажутся напротив Дюмурье, французы уже будут стоять тылом к Дезилет.

Так мы шли до десяти часов вечера. Провианта было очень мало, а если его не хватало пруссакам, то можно себе представить, сколько доставалось на долю двух узников, которых они вели, как скотину на убой!

Мы с господином Жаном почти не могли разговаривать друг с другом. Стоило нам сказать только фразу, как мы получали удар прикладом по спине. Эти люди действительно жестоки по натуре. Несомненно, они хотели угодить лейтенанту фон Граверту, что удавалось им как нельзя лучше!

Ночь с 19 на 20 сентября была мучительнее всех, проведенных нами до сих пор. Да! Нам пришлось пожалеть даже о наших ночевках в чащобе Аргонского леса, когда мы были еще беглецами. Наконец, перед рассветом, мы дошли до какой-то болотистой местности слева от Сент-Менегульда. Здесь раскинули лагерь, прямо в грязи, утопая в ней на два фута. Никаких костров не разжигали, потому что пруссаки не хотели выдавать своего присутствия.

Над всей этой массой скученных людей стоял ужасный смрад.

Как говорится, хоть топор вешай!

Наконец наступило утро дня — дня, когда наверняка разыграется сражение. Может, Королевский пикардийский полк тоже где-то здесь, а меня нет в его рядах, среди товарищей!

В лагере царило сильное оживление. Курьеры и адъютанты ежеминутно мчались через болото. Били барабаны, играли трубы. С правой стороны слышались выстрелы.

Наконец-то французы опередили пруссаков у Сент-Менегульда!

Было около одиннадцати часов, когда за нами с господином Жаном явился отряд солдат. Нас прежде всего привели к палатке, где под председательством полковника фон Граверта заседало с полдюжины офицеров. Да! Он сам лично председательствовал на этом военном совете!

Все продолжалось недолго. Простая формальность с целью установить личность. Кстати, Жан Келлер, уже один раз приговоренный к смертной казни за оскорбление действием офицера, теперь был приговорен к ней вторично — как дезертир, а я — как французский шпион!

Протестовать не имело смысла, и, когда полковник объявил, что приговор должен быть приведен в исполнение немедленно, я воскликнул:

— Да здравствует Франция!

— Да здравствует Франция! — повторил за мной господин Жан.

На этот раз точно пришел наш конец. Ружья, можно сказать, уже были нацелены на нас! Оставалось лишь дождаться команды «Огонь!». Что ж, Жан Келлер и Наталис Дельпьер сумеют умереть достойно.

Возле палатки построили взвод солдат, который должен был нас расстрелять, — двенадцать человек лейб-полка под командой лейтенанта.

Рук нам не связали. Зачем? Сделав несколько шагов, мы тут же были бы сражены прусскими пулями, вон там у стены или прямо под деревом! Ах, чего бы я только не отдал, чтобы умереть в бою, разрубленным ударом сабли или скошенным снарядом! А погибнуть, не имея возможности защищаться, это так тяжко!

Мы с господином Жаном шли молча. Он думал о Марте, которую никогда больше не увидит, о матери, которую этот последний удар сразит наповал.

А я думал об Ирме, о другой своей сестре — Фирминии, о том, что осталось от нашей семьи!.. Вспомнил отца, мать, деревню, всех, кого я любил, свой полк, свой край…

Оба мы, ни тот, ни другой, не смотрели, куда ведут нас солдаты. Произойдет это там или здесь, не все ли равно! Теперь нас убьют как собак! Ах, до чего же обидно!

Разумеется, если я сам делюсь с вами всем этим, если я написал свой рассказ собственной рукой — значит, я избежал смерти. Но какова будет развязка этой истории, угадать тогда я бы не смог, будь у меня даже пылкое воображение писателя. Сейчас вы все узнаете сами.

Шагов через пятьдесят нам пришлось пройти мимо лейб-полка. Все здесь знали Жана Келлера, но ни у кого не возникло чувства сострадания к нему — того сострадания, в котором никогда не отказывают человеку, идущему на смерть! Какие жестокие люди! Они, эти пруссаки, вполне достойны находиться под командой Гравертов. Нас увидел лейтенант Франц. Он пристально посмотрел на господина Жана, ответившего ему тем же. Взгляд одного был полон ненависти, предвкушающей близкое торжество, взгляд другого выражал презрение.

На какое-то мгновение я решил, что этот мерзавец собирается сопровождать нас. Я даже спросил себя, уж не намеревается ли он лично командовать расстрелом! Но тут раздался сигнал трубы, и лейтенант затерялся среди солдат.