Генри Мортон - От Иерусалима до Рима: По следам святого Павла

И еще одна небольшая ремарка. То, что часто ставит в тупик наших ученых мужей от музыки и порождает множество заумных монографий, подчас оказывается всего-навсего неверно взятой нотой! Это понятно. Мы все склонны ошибаться, что уж говорить о наших предках, примитивных музыкантах.

Насколько мне известно, единственное описание проводимой в Конье церемонии танцующих дервишей содержится в книге Уолтера Э. Холи «Малая Азия» (1918).

После того, как смолкнут барабаны и отзвучит скорбное песнопение, напоминающее погребальную панихиду, — пишет автор, — начинается основное действо.

Группа из девятнадцати дервишей — некоторые из них еще сохраняют юношеский румянец, другие с бледными, аскетическими лицами — приходит в движение. Сначала они торжественным шагом несколько раз обходят зал, останавливаясь лишь для того, чтобы выразить свое почтение — перед гробницами почивших вождей, перед Челеби и старейшинами. Затем, встав на расстоянии друг от друга, дервиши начинают вращаться — вначале медленно, с пустым, ничего не выражающим взглядом. Судя по всему, в этот момент их сознание постепенно отключается от внешнего и погружается в глубочайший покой. Постепенно движения дервишей убыстряются, пока каждый из них не превращается в стремительно вращающийся волчок. При этом траектории их пересекаются, но танцоры в своем вращении никогда не сталкиваются. Между ними расхаживает опытный мастер, их старейшина. Он зорко следит за порядком, в знак неодобрения топает то на одного, то на другого. Все дервиши одеты в темные одеяния, лишь на одном белая гофрированная юбка до пола. Судя по всему, это лучший танцор, он движется с неуловимой, почти женской грацией. И даже ему не всегда удается избежать критики наставника. Вскоре наступает миг, когда охваченные экстазом дервиши утрачивают связь с реальностью и полностью погружаются в священный транс.

День тем временем клонился к закату. Свинцовые тучи застилали небо, и редкие лучи солнца не могли разогнать полумрак, царивший в мечети. Постепенно силуэты танцующих размывались, они словно утрачивали свою материальность, пока не превратились в призрачные, потусторонние тени, неуловимо скользившие и перемещавшиеся с места на место. Почтенная публика сохраняла спокойствие. Челеби и старейшины сидели неподвижно, в полном молчании, будто погруженные в глубокую задумчивость. Казалось, что они вместе с танцорами ускользнули в мир грез, и все происходящее едва ли фиксируется у них в сознании — великолепие убранства, причудливый характер музыки и странная зыбкость форм. У меня создалось впечатление, будто они утратили контроль над своими мыслями и чувствами и оказались в плену у тех загадочных и могущественных сил, что символизировал танец мевлеви.

Покинув мечеть танцующих дервишей, я вышел на узенькую улочку. Возле лавки, торгующей хлебом, я заметил худого согбенного старика. Ветхий коричневый балахон висел на нем, как на вешалке, широкий подол развевался вокруг костлявых ног. Даже комичная маленькая шапочка — из тех, что носят мальчишки на пляже, — не могла скрасить ощущения трагичности и потерянности, исходившего от старика. С голодным блеском в глазах он переходил от прилавка к прилавку, и десятки любопытных глаз провожали эту нелепую темную фигуру. Мне сообщили, что старик когда-то принадлежал к ордену танцующих дервишей.

— И как он сейчас живет? — спросил я у Хассана.

— Понятия не имею.

— Ему разрешается попрошайничать?

— Нет.

— Ну, может, люди сами подают ему в память о былых временах?

— Кто знает?

Больше ничего не удалось выяснить. Но мне не верилось, чтобы в Конье — на протяжении многих столетий оплоте мевлеви — не нашлось ни одной доброй души, готовой пожертвовать корку хлеба несчастному дервишу, который в силу каких-то причин не сумел уехать в один из заграничных монастырей.

Мы продолжили прогулку по базару, и в одном месте мое внимание привлекла куча фетровых шляп, сваленных на мостовой. Видно было, что их только-только изготовили и выложили на солнышко просушиваться. Я не смог сдержать улыбки при мысли, что обнаружил источник обеспечения Ататюрка его любимыми шляпами.

В этот миг дверь лавочки распахнулась, и на пороге появился улыбающийся человек. Это был хозяин, который, очевидно, увидел меня через окно и решил пригласить внутрь. Я обнаружил, что все турки (если только они не носят полицейскую форму) — весьма милые и добродушные люди, которые превыше всего в жизни ценят хорошую шутку. В частности, хозяин лавки наверняка заметил мою иронию по поводу его шляп, но даже и не вздумал обижаться. Более того, похоже, он и сам относился к ним с юмором: пропуская меня в дверях, он бросил взгляд на гору своей продукции и рассмеялся.

Итак, я нежданно-негаданно попал на турецкую шляпную фабрику. Внутри я увидел двух мастеров, которые сидели на полу, скрестив ноги. Это, кстати, был единственный признак их национальной принадлежности, во всем остальном они выглядели совершенно по-европейски. Я отметил, что они — как законопослушные граждане нового государства — одеты в прекрасные новые костюмы, сшитые по лучшим европейским образцам.

Мастера старательно мяли и отбивали войлок. А хозяин, которому явно польстил мой интерес к производству, с гордостью демонстрировал примитивные, работающие на пару механизмы.

— Так это и есть промышленность новой Турции? — спросил я.

— О нет, — поспешил вмешаться Хассан. — Эта лавка функционировала и раньше — поставляла головные уборы для танцующих дервишей… ну, знаете, такие высокие фетровые шапки. Когда дервишей изгнали, они остались без работы. И что им оставалось делать? Эти люди сказали себе: «Раньше мы делали отличные шапки для дервишей. Почему бы теперь немного не поменять форму и не производить отличные шляпы для фермеров? Сейчас, когда фески оказались под запретом, это может стать неплохим бизнесом».

От своих собеседников я узнал, что высокая конусообразная шапка дервиша — а она достигает в высоту почти фута — называется кулах. Мевлеви утверждали, что давным-давно, еще до того, как возник материальный мир, существовал мир духа, в котором душа Мухаммада обитала в виде света. Создатель взял ее и поместил в драгоценную вазу, тоже сделанную из света. Так вот, эта ваза как раз и имела форму кулаха.

Я поинтересовался у одного из шляпников, верит ли он — человек, из-под чьих рук вышло множество кулахов, — в эту историю. В ответ тот лишь рассмеялся:

— Нам не полагается задумываться о таких вещах.