Уилл Рэндалл - Океания. Остров бездельников

Я осторожно открываю один глаз и тут же закрываю его, спасаясь от слепящего блеска песка. Маленький рак-отшельник упорно ползет на берег с решимостью стареющего альпиниста. Он останавливается и награждает меня презрительным взглядом, развернув стебельки глаз, окантованные черными полосками.

«Тебе что, идти некуда?» — как будто спрашивает он, прежде чем вновь вернуться к своему делу.

Я пытаюсь сесть, однако мне удается лишь приподняться, опершись на один локоть, — движениям препятствует раздувшийся желтый спасательный жилет. Свободной рукой я протираю глаза, стираю грязь со щек и лба и смахиваю песчинки, прилипшие к коже. У моих ног тихо плещется голубая вода, все еще остужаемая легким утренним бризом. Лучи солнца, еще только готовящегося к своему ежедневному штурму, просачиваются сквозь резные листья кокосовых пальм, но из самой середины его жернова, предвещая дневное пекло, уже летят эскадроны разноцветных попугаев. Издавая резкие крики, заставляющие меня инстинктивно моргать, они стайками проносятся прямо над моей головой. С ювелирной точностью тихоокеанского бомбардировщика их предводитель сбрасывает свой груз точно на мою футболку, задеревеневшую от морской соли. Я издаю недовольный стон, а птица, махая крыльями, летит дальше. Остальные следуют за своей предводительницей, оглашая мир вокруг приветственными криками, и скрываются под кронами деревьев.

Ко всем этим неприятностям обнаруживается, что, пока я спал, мой язык таинственным образом прилип к нёбу. Осторожно пропихиваю палец между потрескавшимися губами и отлепляю его, — меня тут же охватывает сильная жажда, от которой на лбу выступают огромные капли пота. Я с трудом приподнимаюсь, чувствуя хруст собственных суставов, и безуспешно пытаюсь расчесать волосы пятерней. Словно слепой, ощупывающий незнакомый предмет, провожу руками по голове. Волосы слиплись от соли. Они стоят дыбом, устроив немыслимый пробор прямо над правым ухом.

Наконец принимаю вертикальное положение, хрипло насвистывая мелодию «Дамбастеров», и направляюсь к морю. Желто-серое пятно на животе, напоминающее последствия какого-то научного эксперимента с отравляющими веществами, расплылось в широкий круг. Наклонившись, одной рукой оттягиваю футболку, а другой принимаюсь плескать на живот водой, однако та по большей части попадает в лицо. После нескольких бесплодных попыток смыть пятно понимаю, что мне недостает необходимой для этого координации движений. А потому медленно стягиваю мешающую деталь одежды через голову и отбрасываю ее в сторону. Футболка погружается в воду, походя на большую аморфную медузу, на которую нагадил попугай.

Прикрывая глаза обеими ладонями и крепко прижав большие пальцы рук к вискам, внимательно осматриваю береговую линию. Повсюду белый песок. С трудом вглядываюсь в темно-зеленые непроходимые джунгли. Они отвечают мне легким вздохом и полной непроницаемостью.

Еле волоча ноги, я добираюсь до мыса и снова, прищурившись, смотрю на берег.

Ничего. Ни крытых листьями хижин, ни детей, с восторженными криками бросающихся в набегающие волны (что очень кстати, так как моя голова уже начинает пульсировать точно огромный медный барабан), ни дымков от котлов с едой, ни рыбаков, по обыкновению салютующих веслами со своих деревянных каноэ. Нет ничего, даже отдаленно похожего на мелкие селения, к виду и звукам которых я уже привык. Только гробовая тишина и нетронутая девственность необитаемого острова.

Береговая линия усеяна ракушками, листьями и ветками — все это спутано и перемешано отступившим приливом. И теперь крачки, любительницы дешевой поживы, ковыряются в прибрежном хламе, выуживая вкусные отбросы. Однако среди всего этого мусора и обломков нигде не видно ни вытащенного на берег каноэ, ни отпечатков человеческих ног на мокром песке. Ничего такого, что подсказывало бы присутствие человека; лишь бесконечные мили песчаного берега, акры джунглей и несколько миллиардов галлонов морской воды.

Жажда становится все более нестерпимой. Я сбиваю кокосовый орех и легкомысленно пытаюсь вскрыть его с помощью отшлифованной волнами гигантской раковины. Дохлый номер. В ярости зашвыриваю ее в море, и она, несколько раз выпрыгнув из воды, с явно удовлетворенным видом опускается на дно. Кипя от негодования, я отворачиваюсь и направляюсь в тень саговых пальм.

«Эй, что ты так волнуешься? Никаких поводов для беспокойства, — звучит у меня в голове пронзительный надрывный голос. — Вот увидишь, сейчас кто-нибудь появится. Не впервой же».

«Постой-постой, — вмешивается другой, более низкий и мрачный голос. — Тебе не кажется, что у нас есть проблемы? Ну вот, например… где мы находимся? Как мы здесь оказались? И с какого перепугу тут должен кто-то появиться?»

Я перекатываюсь со спины на живот и пытаюсь найти какие-нибудь ответы на эти вопросы. Вероятно, проходит несколько часов, потому что, проснувшись, обнаруживаю, что солнце уже сменило свое положение и теперь освещает треть моей левой ноги. Она приобрела снизу ярко-розовый оттенок, который выглядел бы очень здоровым и даже желательным после длительной прогулки морозным утром, но теперь грозил массой неудобств. Судя по всему, на сочувствие мне рассчитывать не приходилось.

Когда мне удается снова сесть, я понимаю, что размышления привели меня к крайне неутешительным выводам. Соединить воедино события, предшествовавшие моему таинственному появлению здесь, похоже, так и не удастся. Однако благодаря ряду простейших намеков кое-что прояснилось. Во-первых, судя по пейзажу, я нахожусь на одном из Соломоновых островов. На каком именно, естественно, оставалось загадкой. Во-вторых, благодаря царящей вокруг тишине понятно, что я единственный здешний обитатель. В-третьих, на основании классических симптомов можно сделать верное заключение, что у меня чудовищное похмелье, которое способно свести меня в могилу. И в-четвертых, — тут меня окатила волна еще большей уверенности — меня зовут Цыпленок Уилли.

Я пытаюсь отхватить кусок больше, чем могу проглотить. — Трусость заставляет идти на попятную. — Я без ума от нежданного подарка. — И меня выпроваживают.

— Ребята, думаю, мне следует сообщить вам, что со следующего года у вас будет новый учитель французского языка, — произношу я, глядя на кончики собственных пальцев, блуждающих среди пыльных стопок, выросших на моем столе. — Да, я ухожу в конце летнего семестра.