Генри Мортон - Англия и Уэльс. Прогулки по Британии

Объяснил свою ситуацию, а они рассказали о себе. Мужчины на выходные отправились попутешествовать. Они гуляли днем по территории фермы, а на ночь возвращались в палатку. Ко всем автомобилистам относились с ненавистью, и до некоторой степени я был с ними согласен.

— Хотите чаю? — предложил один из них.

— С удовольствием.

Он зачерпнул из котелка чай жестяной кружкой и подал ее мне. Кружка была горячей, а чай крепким. В теплом воздухе стоял запах пеньковой парусины, словно от заплесневевшего ковра, запах тел, вонючего табака и — в противовес всему этому — свежий аромат мяты. Дождь барабанил по крыше палатки. Вдоль шва собиралась вода, ледяная капля падала на разгоряченную шею, и рука сама тянулась к протечке.

— Не трогайте, ради бога! — воскликнул кто-то.

Неожиданно я почувствовал себя счастливым. Словно вернулся в молодость.

— Прямо как в старые времена, — сказал я, не удержавшись.

Четверо недоуменно уставились на меня.

— Какие такие старые времена? — спросил один из них.

Я рассмеялся.

— Война, конечно… та же старая палатка, тот же котелок, тот же крепкий красный чай и даже та же щербатая кружка.

Мужчины запыхтели трубками.

— Мы не помним войны, — сказали они.

Я посмотрел на их широкие плечи и здоровенные волосатые колени. Непостижимо. Невольно я почувствовал себя старым, неуместным пришельцем из далекой страны.

— Мне было пять лет, когда закончилась война, — сказал молодой гигант.

— Я учился в школе, — сказал парень, похожий на младшего капрала.

— А мне было три года, — прибавил третий.

Я мрачно закурил трубку. Старость, подумал я, подкрадывается незаметно. Вспомнил девушку на вечеринке с коктейлями. Я чувствовал себя почти ее ровесником, пока она не сказала в ответ на одну из моих реплик:

— Терпеть не могу довоенных мужчин!

Полагаю, все мы рано или поздно испытываем подобный стресс, общаясь с молодым поколением. Еще утром я выезжал из Лондона, чувствуя себя двадцатилетним, а сейчас сидел в сырой палатке, сгорбленный под тяжестью прожитых лет! Эти парни понятия не имели, как похожи на ребят времен 1914—1918 годов, сидевших вот в таких же палатках. Они не знают ощущения, когда в палатку в любой миг мог постучать палкой унтер-офицер, учуявший запах крепкого чая, и коротко приказать: «Отбой».

Я печально поднялся и, чувствуя себя кем-то вроде ветерана Крымской войны, попрощался и зашлепал обратно по разбухшему полю.

Стратфорд-на-Эйвоне после дождя был чист и прекрасен. Уровень воды в Эйвоне довольно высок, течение быстрое. Река пряталась под красивый мост Хью Клоптона и дальше привольно бежала меж лугов. Я прошел по улице, вдоль которой росли высокие вязы, к церкви Святой Троицы. За восточным окном, в нескольких ярдах от места, где покоится прах Шекспира, я нашел могильный камень, на котором за свою жизнь сиживал много раз. Он стоит возле высокой стены над Эйвоном. Отсюда слышно, как вода чуть ниже по течению вращает мельничное колесо.

Мне всегда казалось, что Шекспир думал об этом месте, когда описывал смерть Офелии:

Должно быть, об этом месте он снова воспоминал, когда писал сцену с Основой в зачарованном лесу, и его ремарка о том, что действие происходит «вблизи Афин», не может обмануть: это — Эйвон. В любой день вы пройдете по «лесу вблизи Афин» и встретите медника Рыло, починщика раздувальных мехов Дудку и столяра Милягу. Они по-прежнему живут вблизи Стратфорда и Шоттери, но теперь, полагаю, они слушают Би-би-си, а не эльфов Титании.

Я дождался, пока колокол церкви Святой Троицы ударит час, и неохотно ушел…

В Дройтвиче царило невозмутимое спокойствие. Я направился в водолечебницу Святого Андрея и вошел в самую удивительную воду королевства. Содержание соли в ней чуть ли не в двадцать раз больше, чем в морской воде. Источник поставляет эту необычную воду из земли в больших количествах. В ней невозможно утонуть. Когда вы осторожно в нее входите, она словно выталкивает, так что требуются немалые усилия, чтобы устроиться в ванне. Когда вода доходит вам до подмышек, устоять невозможно: ноги поднимаются, и вы либо лежите на спине, либо сидите, словно в невидимом кресле. Приходится грести вокруг себя, но осторожно, чтобы в глаза не попала едкая соль.

Престарелые полковники-ревматики и их страдающие ишиасом супруги уморительно подгребали под себя зеленую воду, а молодые мужчины и женщины в расцвете сил и здоровья громко смеялись. Лечебница казалась им забавным приключением.

Я оделся, вытряхнул соль из волос и ушей и выехал в Ладлоу.

Я ехал по прекрасной земле, мимо наполовину деревянных, наполовину каменных домов, мимо фруктовых садов, покатых холмов, зеленых лугов и очаровательных речек. Мысли снова вернулись к Уэльсу.

Первое, что нужно понять в отношении валлийцев, — что на самом деле никакие они не валлийцы. Они — настоящие бритты. Полагаю, что в любой стране, подвергшейся вторжению, вы найдете старые расы, ютящиеся в горах, в то время как на пахотных землях живут более молодые и сильные народы. Сильные племена, разумеется, теснят прежних хозяев. Так произошло и в Англии: сначала местное население пятьсот лет находилось под пятой римлян, потом бриттов постепенно, волна за волной, сгоняли со своих мест германские племена.

После ухода римских легионов бриттам достались обустроенные города, которые они не могли защитить. Агрессивные саксы погнали бриттов на запад в горы, на север к Стратклайду и на юг в Корнуолл.

Саксы обладали непоколебимой уверенностью в собственном превосходстве (в которой некоторые историки видят истоки английского привилегированного закрытого учебного заведения). Выражалось это, например, в том, что каждый человек, язык которого они не понимали, назывался «чужестранцем». Почти такую же нетерпимость выказывают ныне старые девы и отставные чиновники: приезжая за границу, они верят, что, если будут говорить по-английски громко и отчетливо, их непременно поймут.

Слово «валлиец», которым саксы назвали бриттов, после того как забрали их земли, в переводе с древнего языка — «чужестранец». Семантика слова прослеживается в немецком глаголе wälschen, означающем «нести чушь». Где бы ни оседали самодовольные тевтоны, тут же называли настоящих хозяев захваченной ими земли уэльсцами (Welshmen) или иностранцами! Они и Италию назвали Walshland; болгар — Wlochi, саму Болгарию — Wallachia, а кельтов из Фландрии — Waloons. Все эти слова произошли от одного и того же корня и основаны на убеждении, что завоеватели-саксы считали себя единственным народом, говорящим на правильном языке.

Бритты долгое время не принимали слово Welsh, потому что знали — никакие они не иностранцы и не чужаки. (Если бы кто-нибудь назвал короля Артура «чужестранцем», ему бы не поздоровилось.) Собираясь вместе в горах, они называли себя кимрами (Cymry), то есть «товарищами». И горы свои назвали Кембрийскими, что значит: «горы своей земли».