Chatwin Bruce - Брюс Чатвин - Тропы Песен (1987)

Неподалеку два самца серого сорокопута, черно-белые, как сороки, антифонально перекликались через овраг. Одна птица вертикально поднимала клюв и испускала три долгих ухающих звука, за которыми следовали три восходящих коротких. Затем этот рефрен подхватывал соперник и повторял все с начала.

— Как просто! — сказал я сам себе. — Сидят у границы и обмениваются зовами.

Я лежал распластавшись вдоль ствола дерева, свесив ногу над краем насыпи, и жадно пил из фляги. Теперь я понял, что имел в виду Рольф, говоря об обезвоживании. Лезть на эту гору было безумием. Мне придется возвращаться тем же путем, каким я пришел.

Серые сорокопуты смолкли. Пот капал мне на веки, поэтому все, что я видел, казалось смутным и бесформенным. Я услышал громыханье камней со стороны русла и увидел, как ко мне приближается какое-то чудовище.

Это был гигантский пестрый варан, властелин гор, Перенти собственной персоной. В нем было не меньше двух метров в длину. Шкура у него была бледно-желтой, с более темными коричневыми крапинками. Он выбрасывал в воздух свой лиловый язык. Я застыл. Растопыривая когти, он продвигался вперед: непонятно было, заметил он меня или нет. Его когти прошли в пяти сантиметрах от моего башмака. Потом он развернулся и с неожиданной быстротой убежал туда, откуда и появился.

У перенти пугающие ряды зубов, но для человека он безвреден, если только не загонять его в угол; по правде говоря, если не считать скорпионов, змей и пауков, Австралия в этом отношении — исключительно благодатная страна.

И все равно аборигены унаследовали целый бестиарий всяких монстров и «бук», которыми можно пугать детей или истязать юношей в пору инициации. Мне вспомнился описанный сэром Джорджем Греем Болийяс: это вислоухое злобное привидение, которое подкрадывается коварнее всех других тварей, пожирает мясо, но оставляет кости. Мне вспомнился Радужный Змей. И вспомнилось, как Аркадий рассказывал про Maну-маку — клыкастое йети-подобное существо, которое передвигается под землей, по ночам пробирается в лагеря и убивает неосмотрительных чужестранцев.

Первые австралийцы, размышлял я, наверняка имели дело с реальными чудовищами вроде Thylacaleo, или «сумчатого льва». Существовала и ящерица-перенти девяти метров в длину. И все же в австралийской мегафауне не было ничего такого, что могло бы потягаться с ужасами африканского буша.

Затем я задумался: а может быть, жестокие аспекты жизни аборигенов — кровная месть и кровавые инициации — обязаны своим существованием тому факту, что у них просто не было настоящих зверей-соперников.

Я поднялся на ноги, взобрался на гребень и поглядел вниз, на поселение Каллен.

Я надеялся увидеть где-нибудь спуск полегче — такой, чтобы мне не пришлось снова пересекать те ущелья. Этот «легкий спуск» оказался каменистой осыпью, однако я добрался вниз невредимым и отправился домой вдоль русла.

По руслу струился тонкий ручеек, вдоль него росли кустарники. Я плеснул немного вода себе в лицо, пошел дальше. Я уже заносил правую ногу, чтобы шагнуть вперед, и тут услышал собственный голос: «Сейчас я наступлю на нечто, похожее на зеленую сосновую шишку». То, чего я еще не видел, оказалось головой коричневого короля, уже приготовившегося пойти в атаку из-за кустов. Я убрал ногу назад и начал отступать, очень медленно: раз… два… раз… два. Змея тоже отступила и ускользнула в нору. Я похвалил себя: «Ты очень хладнокровен» — но тут же почувствовал волну тошноты.

Я вернулся в Каллен в половине второго.

Рольф оглядел меня и сказал:

— Да ты совсем измотался, дружище.

То, что человек — мигрирующий вид, по-моему, было доказано в ходе эксперимента, проводившегося в Тэвистокской клинике в Лондоне и описанного доктором Джоном Баулби в книге «Привязанность и потеря».

Всякий нормальный младенец будет кричать, если оставить его в одиночестве; и лучший способ унять эти крики — если мать возьмет его на руки и начнет укачивать, шагая туда-сюда, пока малыш не успокоится. Баулби соорудил механизм, который в точности имитирует ритм и темп материнской поступи; и обнаружил, что ребенок — разумеется, при условии, что он здоров, сыт и не мерзнет, — моментально прекращает плач. «Идеальным является вертикальное движение, — писал он, — с углом наклона в три дюйма». Укачивать в медленном темпе, например, с тридцатью циклами в минуту, не оказывало нужного воздействия: но, если темп ускорялся до пятидесяти и выше, то все дети прекращали плакать и почти всегда успокаивались.

Изо дня в день младенец все никак не может нагуляться. А раз младенец инстинктивно требует выгула, то, значит, некогда мать в африканской саванне тоже должна была постоянно перемещаться: от стоянки к стоянке, делая ежедневные обходы в поисках прокорма, за водой к роднику и к соседям в гости.

У обезьян ступни плоские, у нас своды стоп изогнуты. Согласно профессору Напье, человеческая походка — это вытянутая пружинящая поступь — 1…2…1…2 — с четырехкратным ритмом, лежащим в основе движения стоп, когда они касаются земли — 1, 2, 3, 4… 1, 2, 3, 4…: пятка ударяется о землю; вес ложится на внешнюю часть ступни; вес переносится на подушечки пальцев; толчок большим пальцем.

Мне не на шутку приходит в голову вопрос, сколько подметок, сколько воловьих подошв, сколько сандалий износил Алигьери во время своей поэтической работы, путешествуя по козьим тропам Италии.

«Inferno» и в особенности «Purgatorio» прославляет человеческую походку, размер и ритм шагов, ступню и ее форму. Шаг, сопряженный с дыханьем и насыщенный мыслью, Дант понимает как начало просодии.

Осип Мандельштам, «Разговор о Данте»

Melos: по-гречески «конечность»; от этого слова происходит «мелодия».

Подумай о медлительной душе…

Джон Донн, «Вторая годовщина»

Один белый исследователь в Африке, которому не терпелось ускорить путешествие, заплатил своим носильщикам за несколько марш-бросков. Но, почти уже дойдя до места назначения, они вдруг сбросили на землю тюки и отказались двигаться дальше. Никакие посулы дополнительного вознаграждения не помогали. Они говорили, что им нужно подождать, пока их нагонят их души.

Бушмены, которые проходят пешком огромные расстояния по Калахари, понятия не имеют о посмертном существовании душ. «Когда мы умираем — мы умираем, — говорят они. — Ветер уносит наши следы, и всё, нам конец».

Ленивые и оседлые народы, например, древние египтяне, с их представлениями о посмертном странствии по камышовым полям — «оставляли» для загробного мира путешествия, которых им не довелось проделать в мире земном.