Chatwin Bruce - Брюс Чатвин - Тропы Песен (1987)

Его кости находили повсюду от Трансвааля до Эфиопии — в местах первоначального обитания человека.

Только что, в Красной Комнате, я держал в руках ископаемый череп динофелиса — великолепный образец с патиной цвета коричневатой патоки. Я нарочно соединил шарнирами нижнюю челюсть с верхней и, смыкая их, внимательно смотрел на клыки.

Этот череп принадлежит одному из трех целиком сохранившихся скелетов динофелисов — самца, самки и «мальчика», — найденных окаменелыми вместе с восемью бабуинами (больше никаких животных рядом не было) в Боултс-Фарм, недалеко от Сварткранса, в 1947–1948 гг. X. Б. С. Кук, который нашел их, предположил, что это «семейство» динофелисов, охотясь на бабуинов, вдруг угодило в естественную яму, и там они все вместе погибли.

Странная гибель! Однако не страннее других вопросов, на которые до сих пор нет ответов: Почему в этих пещерах найдено так много бабуинов и гоминидов? Почему так мало антилоп и животных других видов?

Брейн ломал голову над возможными разгадками, сохраняя привычную осторожность, и в заключительных абзацах своей книги «Охотники или дичь?» выдвинул две дополняющие друг друга гипотезы.

Возможно, гоминидов никто не затаскивал в пещеру: возможно, они жили там бок о бок со своим истребителем. На горе Сусва — спящем вулкане в Кении — есть длинные лавовые тоннели; в глубине этих тоннелей живут леопарды, а стаи бабуинов по ночам укрываются у входа. Таким образом, у леопардов имеется живая «кладовка» на пороге собственного жилища.

В Трансваале зимние ночи холодные — настолько холодные, что численность бабуинов в Высоком Вельде ограничена числом пещер или укрытий, в которых те могут прятаться ночью. В эпоху Первого Северного оледенения в году насчитывалось, наверное, около сотни морозных ночей. А теперь попробуем представить себе живущего в таком холоде robustusa: эти мигранты уходили летом высоко в горы, а зимой спускались в долины, не зная огня, не имея иной защиты, не имея чем согреться, кроме собственных сбившихся в кучку тел. Не обладая ночным зрением, они были вынуждены делить кров с огнеглазой кошкой, которая то и дело подкрадывалась к их стае, чтобы выхватить очередную жертву.

Вторая гипотеза выдвигает идею, от которой голова может пойти кругом.

А может быть, спрашивает Брейн, динофелис был хищником, который специализировался на приматах?

«Комбинация мощных челюстей, — пишет он, — и удачного расположения зубов, вероятно, позволяла динофелису поедать все части скелета примата, кроме черепа. Гипотеза о том, что динофелис убивал исключительно приматов, достаточно убедительна».

Тут появляется искушение задаться вопросом: возможно ли, что динофелис и был Нашим Зверем? Зверем, стоявшим особняком ото всех прочих Воплощений Ада? Архи-Врагом, который хитро и незаметно выслеживал нас, куда бы мы ни шли? Но которого в конце концов нам удалось одолеть?

Кольридж однажды записал в своей записной книжке: «Князь Тьмы — учтивый господин». Что кажется таким притягательным в хищнике-специалисте, — это идея близкого знакомства со Зверем! Ибо, если изначально существовал только один определенный Зверь, то разве мы не хотели бы очаровать его, как он очаровывал нас? Разве мы не хотели бы околдовать его, как ангелы околдовали львов во рву с Даниилом?

Змеи, скорпионы и другие опасные твари, обитавшие в саванне, — которые, вразрез с зоологической правдой, обрели славное второе существование в различных Адах Мистиков, — никогда не могли угрожать нашему существованию как таковые; они никогда не могли бы положить конец нашему миру. А убийца-людоед мог: и потому, сколь бы ни были скудны сведения о нем, мы должны принимать его всерьез.

Заслуга «Боба» Брейна, как мне представляется, — согласимся ли мы с его версией об одной большой кошке, о нескольких кошках или об ужасах вроде гиены-охотницы, — заключается в том, что он восстановил в прежних правах фигуру, чье присутствие постепенно все тускнело и тускнело с закатом Средневековья. — Князя Тьмы во всем его зловещем великолепии.

Не выходя на границы научной строгости (как, безусловно, это делаю я), он обнаружил явственные признаки грандиозной победы — победы, плоды которой нам еще могут пригодиться, — когда человек, сделавшись человеком, одержал верх над силами разрушения.

Ибо неожиданно в верхних слоях Сварткранса и Стеркфонтейна появляется он — человек. Он там хозяин, а хищников рядом с ним больше нет.

По сравнению с этой победой во всех прочих наших достижениях можно увидеть лишь множество излишеств. Можно сказать, мы — биологический вид на каникулах. Однако, как знать, не была ли то пиррова победа: разве вся наша история не стала поиском ложных чудовищ? Ностальгией по Зверю, которого мы потеряли? Мы должны быть благодарны Князю, который так любезно откланялся. Ибо первого оружия миру придется еще ждать примерно до 10 000 г. до н. э., когда мотыга Каина раскроит череп его брату.

Мы с Рольфом сидели за вечерней выпивкой, когда прибежала одна из медсестер Эстрельи и сообщила, что по радиотелефону позвонил какой-то мужчина. Я надеялся, что наконец-то это Аркадий. После всех моих солилоквий наедине с бумагой я стосковался по его хладнокровной, отрезвляющей манере разговора.

Мы оба поспешили в медпункт, но выяснилось, что на линии была женщина, а не мужчина: женщина с очень грубым голосом — Эйлин Хаустон из сиднейского Бюро аборигенного искусства.

— Уинстон уже закончил картину? — прорычала она.

— Закончил, — сказал Рольф.

— Ладно. Передайте ему, я приеду ровно в девять.

И положила трубку.

— Сучка, — прокомментировал Рольф.

Уинстон Джапарула, самый «значительный» художник, работавший в Каллене, неделю назад завершил большое полотно и теперь ждал, когда миссис Хаустон приедет его покупать. Как многие художники, он был щедрой душой и уже изрядно задолжал в магазине.

Миссис Хаустон называла себя «профессионалкой среди торговцев аборигенным искусством» и имела привычку объезжать поселения туземцев, навещая «своих» художников. Она привозила им краски и холсты и расплачивалась наличными за готовые работы. Это была очень решительная женщина. Она всегда ночевала одна в буше и вечно торопилась.

На следующее утро Уинстон ждал ее, скрестив ноги, голый до пояса, сидя на ровной площадке рядом с баками из-под бензина. Это был старый сибарит с валиками жира, нависающими над его вымазанными краской шортами, и с огромным ртом, загнутым углами книзу. На его сыновьях и внуках лежала печать того же величественного уродства. Он по наитию приобрел темперамент и манеры Нижнего Западного Бродвея.

Его «полицейский», или ритуальный ассистент — человек помоложе, по имени Бобби, в коричневых штанах, — ждал поблизости: его задачей было проследить, чтобы Уинстон не выболтал никаких священных тайн.