Николай Максимов - Поиски счастья

Тымкар изучал остров. Здесь ничто не мешало мечтать, разговаривать с собой. Одиночество укрепляло его душевные силы.

Дни шли. Ветер стих. И остуженное им море сразу же начало густеть, укрываться на зиму льдом от холода.

Небо прояснилось. Тихой, но твердой поступью зима входила на остров.

Как-то утром, выйдя из землянок, эскимосы увидели лишь кое-где небольшие разводья дымящейся на морозе воды. Острова торчали из льдов.

На широких лыжах охотники заспешили к разводьям: там должны быть нерпы, а люди уже целый месяц не пробовали свежего мяса, да и жира запасено не так уж много. А сколько еще впереди дней пурги!

Тымкар смотрел на серое небо. Лишь кое-где темные пятна говорили о разводьях: небо, как мутное зеркало, отражало замерзший пролив.

С ружьем Тагьека Тымкар отправился на промысел. Широкие лыжи давали ему возможность передвигаться ио тонкому еще льду.

Эскимосы проводили завистливыми взглядами охотника с ружьем. Они вооружались копьями и гарпунами.

Разве удивительно, что Тымкар раньше других возвратился и приволок три жирные усатые нерпы? Другие охотники добыли по одной-две нерпы, а кое-кто возвратился и с пустыми руками. Но все равно в этот вечер в их землянках варилось свежее мясо: может быть, завтра они окажутся удачливее тех, кто поделился добычей с ними сегодня, и тогда они поступят так же.

Все длиннее становилась ночь. Остров обледенел, без шипов на обуви и остроконечного посоха стало трудно ходить. Ветер валил с ног, забивал дыхание. Достаточно было упасть, чтобы ветер сбросил человека за сотни метров вниз, к торосам. В такие дни эскимосы почти не выходят из землянок.

Лишь на два-три часа показывалось солнце. Немощное, желто-оранжевое, оно с трудом выкарабкивалось к горизонту, ползло к югу, не имея сил оторваться от льдов, и, усталое, вспухшее, уже вскоре начинало гаснуть в зыбкой трясине морозных испарений, оставляя по своему следу невысокие оранжевые столбы, такие же холодные, как и оно. И снова наступали сумерки. Горизонт становился ближе, небо сливалось с землей. Темнело. Ночь, длинная ночь опускалась на острова и пролив, накрывала окраины двух материков, нередко расцвечиваясь сполохами полярных сияний.

Пугливо озираясь, выползали из нор и лежек волки, лисицы, песцы и зайцы. Принюхиваясь, они отправлялись на промысел. Сколько маленьких трагедий свершается за каждую длинную ночь! То послышится писк зайца, то топот оленей, обезумевших от близости волков, то жалобный вой и возня попавшего в капкан песца…

Ночь цепко охватывала землю.

Утром, еще затемно, охотники выходили осматривать капканы, чтобы за короткий день успеть побывать всюду, где надо.

Вернувшись, они молча снимали шкурки с добытых зверей, раздевались, ели и засыпали. Утром — снова идти на промысел.

Жены сушили их пропотевшую одежду и обувь.

Костерезы засиживались допоздна. Горели жирники, освещая их бледные лица, склоненные над работой.

Так шла жизнь. Она была страшна и непонятна Джонсону и Эриксону, исправникам, миссионерам, чужеземцам, но постоянные обитатели полярных стран умели в ней находить радость: видеть суровую красоту полярного дня и холодного зимнего солнца; растить свои силы в борьбе с пургой, умея побеждать ее; восхищаться нагромождением сверкающих льдов; понимать величественную красоту родного края. Охота, рыбная ловля, находки мамонтовых клыков, осенние ярмарки с оленеводами, праздник раздачи, торговая пляска, подбрасывание на шкуре, жертвоприношение морю, праздник благодарения — как все это увлекательно! Нет, ни чукчи, ни эскимосы не желали бы себе лучшего края. Здесь они родились, росли, любили. Здесь жили их предки.

Полярный край своей суровостью помогает человеку стать сильным и телом и духом, учит побеждать, не дает праздно нежиться, пользуясь обильными плодами земли, согретой тропическим солнцем. Белые ночи летом и полярное сияние зимой, леденящий ветер, захватывающий дыхание, миражи среди ледового моря, нескончаемые косяки уток, перелет гусей и журавлей, светлые озера, неповторимые закаты — это Север. Человека, побывавшего на Севере, всегда будет манить в этот край!..

Для Тымкара и Сипкалюк жизнь начиналась как бы вновь. Им нужна была землянка, ездовые собаки, байдара, нарта, снасть, капканы, котел, чайник. Ничего этого нет. Все, все нужно Тымкару и Сипкалюк. Не могут же они и следующую зиму тяготить собой Тагьека и Майвик! Каждый должен иметь свой полог, если он хочет быть достойным уважения. А кому же не хочется считаться настоящим человеком, таким, чтобы на него не смотрели, как на жалкого бедняка и неудачника. Это тем более необходимо было Тымкару — чукче среди эскимосов.

Два больших события произошли в жилище Тагьека в один из коротких зимних дней: Тымкар принес первого добытого им на острове песца, а старик сосед подарил Тыкосу щенка.

Тыкос и Сипкалюк учили щенка лакать мясной отвар, когда у входа появился Тымкар.

— Какомэй! — радостно воскликнул он, увидев щенка в их руках: он понял, что счастье сегодня посетило его семью.

В землянке послышались возгласы радости: охота Тымкара была удачна.

И только Тагьек невозмутимо и сосредоточенно продолжал гравировать брошку.

Тымкар быстро, но бережно снял со спины тушку пушистого зверя и опустился на колени, наклонясь над щенком. Тот — слепой, беспомощный, пегий — дрожал, слабо попискивал и тыкался мордой в мерзлую землю. Тымкар взял его на руки, заглянул в мордочку и осторожно положил за широкий ворот своей меховой рубахи, Щенок глухо заскулил, барахтаясь где-то у пояса. Тымкар улыбался.

— Передовиком будет! — уверенно произнес он.

— Сука, — по-чукотски добавила Сипкалюк.

Улыбка еще шире разлилась по лицу Тымкара. Через год-два собака принесет ему пол-упряжки, через три-четыре года у него будет своя нарта, будут свои собаки!

— Где взяли? — радостный, спросил он жену.

— Старик Емрытагин дал, — быстро ответил Тыкос и не без чувства превосходства оглядел Уяхгалик и Нагуя: конечно, им тоже хотелось бы иметь свою маленькую собачку.

— Как станем называть? — ко всем обратился Тымкар, ощупывая за поясом смолкшего в тепле щенка.

Все задумались. Действительно, как назвать этот комочек живого мяса, когда еще ничего неизвестно: какая это будет собака, да и выживет ли она зимой без матери, молока и тепла. Но тем не менее имена начали предлагать. Все это были какие-то эскимосские, ничего не значащие для Тымкара клички.

Он отрицательно покачал головой. Ему хотелось, чтобы имя собаки было приятным, чтобы оно напоминало что-нибудь хорошее, радостное. Тымкар вспомнил имена отцовских собак, но почему-то они не нравились, хотя напоминали многое.

Лицо Тымкара мрачнело, рождалась злая мысль назвать собаку Гырголем или даже Омрыквутом, Кочаком, Янки… «Но ведь она — сука…» Да к тому же разве приятно будет ему так часто вспоминать этих людей?