Жюль Верн - Кораблекрушение «Джонатана»

Наконец настало время подумать и о себе. Не колеблясь он покинет этих людей, превращенных им в богатый, счастливый и сильный народ. Вместо одного правителя у них будет другой — остельцы могут даже не заметить этого события. Но сам Кау-джер умрет так же, как и жил,— свободным!

Он не станет омрачать прощанием свой отъезд, приносящий ему освобождение. К чему? Уже второй раз он уходил от человечества… И снова Кау-джер чувствовал, как его сердце переполнилось радостью, необъятной как мир. Это неискоренимое чувство не нуждалось в таких сентиментальных поступках, как прощание.

Близилась ночь. Подобно отяжелевшим векам, смыкаемым сном, закрывались ставни в окнах, постепенно гасли огни. Наконец совсем стемнело.

Кау-джер вышел из управления и направился к Новому поселку. Дорога была пустынна. Он не встретил ни единой души.

«Уэл-Киедж» покачивалась на волнах у набережной. Губернатор вскочил в нее и оттолкнулся от берега. Посреди бухты чернел силуэт чилийского корабля. Как раз в этот момент там отбивали склянки [153] [153] Склянки — удар колокола, обозначающий получасовой промежуток времени. . Кау-джер вывел шлюпку в море и поднял парус.

«Уэл-Киедж» встрепенулась, сделала разворот и вырвалась за пределы порта. Там ее подхватил свежий северо-западный бриз. Бывший властелин задумчиво сидел у руля, прислушиваясь к мелодичному плеску волн о борта шлюпки.

Когда он обернулся, было уже поздно. Спектакль окончился, занавес опустился. Новый поселок, Либерия, остров Осте исчезли в ночи. Все это ушло в прошлое…

Дик, точно следуя указаниям Кау-джера, при первых же проблесках зари вскрыл полученный конверт. В нем находилось письмо:

Сын мой!

Я устал от жизни и хочу покоя. Когда ты прочтешь эти строки, я уже навсегда покину колонию. Вручаю тебе ее судьбу. Хотя ты молод для этой должности, но я знаю, что ты справишься.

Строго выполняй договор, заключенный мною с Чили, но требуй неукоснительного выполнения его и другой стороной. Нет никаких сомнений в том, что, когда запасы золота иссякнут, чилийское правительство само откажется от формальных суверенных прав.

По этому договору остельская колония временно лишается мыса Горн, переходящего в мою личную собственность. Там я намереваюсь жить и умереть. Остров будет возвращен колонии после моей смерти. Если Чили нарушит свои обязательства, ты вспомнишь о моем местопребывании. Но, за исключением этого случая, ты должен вычеркнуть меня из памяти. Это не просьба, а приказ. Последний!

Прощай! Пусть в твоей жизни будет только одна цель — Справедливость. Одна ненависть — Рабство. Одна любовь — Свобода.

В ту минуту, когда потрясенный Дик читал завещание человека, которому был стольким обязан, тот, отягощенный мучительным раздумьем, все плыл и плыл, удаляясь от острова Осте, и вскоре затерялся на бескрайних морских просторах.

Но вот заря обагрила небосвод. Первые золотые лучи пробежали по трепещущей глади океана. Кау-джер поднял голову и окинул взглядом горизонт. Вдали, на юге, в свете раннего утра показался остров Горн. Кау-джер жадно вглядывался в вившийся над ним легкий дымок. Это было его последнее путешествие, эпилог его жизненного пути.

К десяти часам утра он пристал к берегу в глубине маленькой бухты, куда не достигал прибой. Сойдя на землю, он выгрузил все свое имущество. На это ушло полчаса.

Стремясь поскорее избавиться от тяжкой и мучительной обязанности, Кау-джер сильным ударом топора пробил дно шлюпки. В пробоину хлынула вода. «Уэл-Киедж» покачнулась, будто раненное насмерть живое существо… накренилась на левый борт… и медленно погрузилась в морскую пучину. Кау-джер с болью в сердце смотрел, как она тонет. При виде искалеченной шлюпки, сослужившей ему добрую и долгую службу, он ощущал такой стыд, такое раскаяние, точно погубил что-то живое. Уничтожив лодку, он словно уничтожил все свое прошлое. Порвалась последняя нить, связывавшая его с остальным миром.

День ушел на переноску привезенных вещей и на осмотр новых владений. На маяке все было закончено: фонарь и машины готовы к действию, помещение обставлено мебелью. Благодаря большим запасам продовольствия, множеству морских птиц и привезенным семенам, которые Кау-джер собирался посеять в расщелинах скалы, не могло быть и речи о голоде.

Под вечер, закончив все дела, он вышел из дому. Неподалеку от порога лежала груда камней, оставшихся после кладки фундамента. Один из них, валявшийся на самом краю площадки, привлек внимание Кау-джера. Если подтолкнуть его ногой, он скатится в море.

Кау-джер подошел ближе. И вдруг его взгляд загорелся ненавистью и презрением… Оказывается, этот камень, исчерченный блестящими прожилками, был золотоносным кварцем. Возможно, в нем заключалось целое состояние, которое в свое время рабочие не сумели распознать. И вот он валялся как простой булыжник…

Даже здесь проклятый металл преследовал Кау-джера!… Ему снова припомнились все несчастья, обрушившиеся на остров Осте: безумие колонистов, нашествие бродяг со всех концов света… Голод… нищета… разорение…

Покачав головой, Кау-джер столкнул огромный самородок в морскую бездну и направился к крайней оконечности мыса Горн.

Невдалеке высилась стройная башня с фонарем на вершине, откуда сейчас впервые ударит мощный луч света, указывающий кораблям верный путь.

Кау-джер повернулся к морю и обвел глазами горизонт.

Однажды вечером он уже побывал здесь, на границе материка. В тот вечер среди бури раздавалось зловещее грохотание пушки «Джонатана», терпевшего бедствие и безнадежно взывавшего о помощи… Какое тяжкое воспоминание!… С тех пор прошло тринадцать лет…

Но сегодня горизонт был пустынным. Повсюду, насколько хватало взгляда, простирался величавый океан. И если бы Кау-джер смог пронзить взором недоступное ему пространство, он все равно не увидел бы ни единого живого существа. Где-то там, далеко-далеко отсюда, лежала таинственная Антарктида, мертвый мир, край сплошных льдов.

Что ж, он достиг своей цели и нашел пристанище. Но каким роковым путем пришел он к нему!… Однако Кау-джер не терзался обычными человеческими страданиями, он сам оказался и мучителем и жертвой. Вместо того чтобы завершить жизнь на этой скале, затерянной в необъятной водной пустыне, он мог бы в любой момент стать одним из тех счастливчиков, которым завидует мир,— одним из тех могучих властелинов, перед которыми склоняются головы… И все же он здесь.

Правду сказать, в другом месте у него не хватило бы сил нести дальше тяжкое бремя [154] [154] Бремя — ноша, груз. жизни. Ведь самые жестокие драмы разыгрываются в сознании людей; и тому, кто их пережил и вышел опустошенным, разбитым, потерявшим устои прежней жизни, нет иного выхода, чем смерть или одиночество. Кау-джер избрал последнее. И эта скала стала для него своеобразной кельей [155] [155] Келья — здесь: небольшая комната одинокого человека. из воздуха и воды…