Станислав Кузин - ВСТРЕЧИ НА ПЕРЕКРЕСТКАХ

Для первого раза Саянские горы были благосклонны к нам, и на следующий день наш борт АН-2 приземлился на зеленой поляне среди гор, на левом берегу реки Гутара. Эта поляна здесь называется взлетно-посадочной полосой.

На обочине такой грунтовой взлетно-посадочной полосы стоит рубленный деревянный домик, на крыше которого возвышаются антенна радиостанции и указатель направления ветра – марлевая «кишка». Весь комплекс в целом носит гордое название: «Аэропорт Верхняя Гутара».

Поставили мы палатку на берегу реки около деревянного «здания» аэропорта и пошли в поселок выяснять условия найма оленьего каравана, который сопровождал бы нас в сердце Саянских гор.

На крыльце правления колхоза «Кызыл Тофа» (естественно, не более ни менее как «Красный Тофаларец») сидит местная более чем пожилая женщина. Сколько прожила эта женщина, то ли девяносто, то ли сто лет непонятно. Она курит трубку и ведет светскую беседу с не менее пожилым аборигеном: «Когда вернулся из тайги? Вчера? А водку застал?»

Мы еще не знали специфики снабжения «огненной водой» этого поселка, оторванного от автомобильных и железнодорожных путей сообщения. Так как сообщение с большой землей осуществлялось только самолетами, то председатель колхоза Щекин полностью управлял поставкой в сельмаг этого необходимого для местного населения продукта. Кончили сенокос – дает Щекин команду в Нижнеудинск и «валится» с седла перевала эскадрилья грузовых Яков с ящиками водки. Захмеляется местное население день – два, пока не кончится в сельмаге основной продукт, и снова «сухой закон». Та же процедура повторяется в канун Октябрьской революции и прочих советских праздников.

В промежутках между праздниками местное население самогон не варит и единственным источником «огненной воды» служат экспедиционные люди, а также туристы. Вспоминаю, какой я испытал шок, когда у меня в ногах валялся пожилой тоф и канючил: «Начальник, ну налей маленько…». Мне тогда было двадцать три года, и я только еще начинал знакомиться с прозой жизни.

Пройдя между беседующими на актуальную тему аборигенами, мы вошли в правление колхоза. Как и написано было несколько лет назад в очерке журналиста Лиходеева, в конторе сидел за письменным столом председатель Щекин. Неизвестно, каким ветром занесло в Тофаларию этого русского человека, но он долгое время выполнял в Верхней Гутаре миссию белого человека и, по многочисленным отзывам, очень неплохо. Справедливое слово Щекина в поселке было равносильно закону.

К пришлым людям, в нашем лице, Щекин отнесся весьма доброжелательно и объяснил условия найма оленьего транспорта. Единицей найма является связка из четырех оленей, за каждого надо платить колхозу 1 рубль 60 копеек в день. Число дней считается из расчета туда и обратно. Причем, на одном олене едет проводник, стоимость которого входит в стоимость верхового оленя. (Как далеки эти почти бескорыстные времена!) Один олень берет 30 килограмм груза. Остальной груз и свои тела наниматели передвигают пешком.

Мы заплатили за две связки оленей (и двух проводников), чтобы они сопровождали нас до вершины Прямого Казыра. В качестве любезности Щекин рассказал нам о специфике существования колхоза «Кызыл Тофа». Основное занятие местных жителей – оленеводство и охота. Организовали также ферму черно-бурых лисиц, но она оказалась нерентабельной: лисы жрут только мясо и все охотники заняты его добычей, чтобы прокормить этих тварей.

Основной предмет охоты – соболь. Добывают соболя только зимой, так как летний мех его не имеет товарной ценности. У каждого охотника свой охотничий участок и он выезжает в зимнюю тайгу «тэт на тэт» со связкой оленей на два-три месяца. (Занятие далеко не для каждого «белого человека».) Одного зверька охотник тропит иногда несколько дней и за шкурку соболя государство платит ему восемнадцать рублей. У нас в городском магазине такая шкурка стоит от трехсот до четырехсот рублей – неплохой навар получает государство. Причем, продажа соболя на сторону карается по закону, т.к. пушнина ничто иное как «мягкое золото».

Охотятся аборигены также на изюбря, марала и на медведя. Но основной источник мясопродуктов – кабарга, самый маленький олень весом не более пятнадцати килограммов. Кроме того, кабарга имеет мускусную железу, которая ценится как целебное народное средство. До недавнего времени кабарги в горах было немереное количество.

Обнаруживает тоф, что у него в доме кончилось мясо, идет на несколько часов в тайгу и добывает кабарожку на ужин. Но в последнее время в тайге работает много экспедиций, и количество зверя резко уменьшилось.

Попрощались мы с председателем, и пошли по его рекомендации договариваться с проводником Александром Холломоевым.

Поселок Верхняя Гутара построен в тридцатые годы с целью прекратить кочевой образ жизни оленеводов и приучить их к оседлости. Советская власть хотела добра малым народам, вкладывала в это мероприятие значительные средства, но оседлость нарушала привычный образ жизни кочевого человека и технологию выпаса оленей. Дело в том, что олень может существовать только поедая особый мох под названием ягель. А съеденный стадом оленей ягель восстанавливается через тридцать – сорок лет. Поэтому стада оленей находятся в постоянном круговом движении – кочевье, с периодом в несколько десятков лет, переходя от пастбища к пастбищу. Подобная проблема существует не только для тофов, но также для ненцев, манси, эвенков и прочих северных кочевых народов.

В конце концов, была выработана следующая модель окультуривания оленеводов: в поселке располагается правление колхоза и сельский совет, клуб, почта с радиотелеграфом, может быть даже школа интернат. Имеются также дома для проживания колхозных семей, представители которых периодически уходят в тайгу пасти оленей, охотиться, ловить рыбу, сопровождать экспедиции.

В тридцатые годы началось массовое строительство таких поселков, но привыкшие к кочевой жизни оленеводы переселялись в них весьма неохотно. И тому порой были уважительные, но порой непонятные для белого человека причины.

Например, в Верхней Гутаре также построили добротные деревянные рубленые дома для каждой семьи. Но тофы предпочитали жить в чуме, который стоял во дворе, а деревянный дом использовали как подсобное помещение в качестве хранилища охотничьих принадлежностей и добытых шкур. Вроде бы имело место непонимание своего счастья первобытным человеком. Но ларчик открывался просто: в деревянном доме заводились клопы, к которым тофы не привыкли. А полчища блох в чуме их не беспокоили в силу привычки к этим насекомым с детства. Точно так же, как и к комарам.