Мирослав Зикмунд - Перевёрнутый полумесяц

Вдоль бульвара Ататюрка на два километра к северу тянутся небольшие, в три-четыре этажа, дома, как бы подпертые снизу витринами магазинов. Типично турецким явлением выглядят здесь лишь пары полицейских патрулей в белых портупеях, белых гетрах и с револьверами в белых кобурах. Хотя эта форма представляет собой точную копию формы американской военной полиции, тем не менее это действительно единственное, что можно найти в каждом уголке Анкары. Характеристику турецкой столицы следовало бы всегда начинать с униформы с белой портупеей.

А дальше к северу идут самые странные два километра Анкары — ни деревни, ни города. Кубы и призмы бетона расставлены редко и беспланово и отделены друг от друга огромными пустырями. Когда-нибудь здесь будет современная Анкара — как только эти островки футуристической архитектуры соединятся в сплошную застроенную площадь. А пока здесь выделяются скучного вида угловатые здания министерств и дорогостоящие сооружения с надписями «Банкаси». А в Турции это означает все, ибо на банках держится вся экономика. Банки играют роль планирующих органов, решают вопросы о государственных капиталовложениях и финансируют их, держат в руках внутреннюю и внешнюю торговлю. Они стоят здесь, словно крепости государственного капитализма, и возле каждого из них, у входа, знакомые белые портупеи и широко — по-американски — расставленные ноги в белых гетрах. И так же, как и в районе Чанкая, жизнь несется тут, шурша шинами.

Но куда же подевались в Анкаре пятьсот тысяч людей? Ведь мы прошли уже четыре километра по этому «инкубатору», который так старается быть крупным городом! Ага, вот на пятом километре за железнодорожным виадуком на площади десяти кварталов как бы скопилась вся жизнь из всех анкарских артерий. Здесь уже машины не пролетают, шурша, по асфальту. Они сбились в овечье стадо и блеют клаксонами, а целая бригада регулировщиков на перекрестке старается пропустить их поскорее. Тротуары забиты людьми, как во время демонстрации. По одежде — как будто они с Вацлавской площади, по лицам — неподдельная Турция с легкой примесью Америки. Дело в том, что в Анкаре живет несколько тысяч семей из Соединенных Штатов. По службе — в рамках военной миссии, разведывательной миссии, Атлантического пакта, Багдадского пакта, дипломатической миссии, миссии экономической помощи и бог весть каких еще миссий.

А на этот городской бедлам, втиснутый на территорию провинциального городка, взирают в окаменевшем спокойствии два холма — один с востока, другой с запада. На каждом из них, подобно диадеме, красуется огромное сооружение, и каждое из них взирает на анкарскую долину из иной эпохи.

Восточный холм Расат Тепе всего лишь семь лет назад турки увенчали монументальным сооружением из золотистобурых блоков туфа. Строгое, прямоугольное, несмотря на огромные размеры, пропорциональное сооружение — творение турецкого архитектора Эмина Оната. Сюда турки приходят, как к святыне. Это мавзолей основателя Турецкой республики Мустафы Кемаля Ататюрка.

Монументальность зданию придают именно простота и архитектоническая строгость. Турист, только что вернувшийся из Хаттушаша, жалких развалин бывшей хеттской столицы, благодарен Онату за то, что он попытался вознаградить его за разочарование в Хаттушаше. По крайней мере хочется верить, что примерно так строили хетты, что они тоже любили применять различных оттенков желтый туф, что им импонировала чистота стиля, гармонирующая со строгим анатолийским пейзажем.

Дорога, ведущая к мавзолею, длиной почти триста метров, сплошь покрыта зеленью, хотя она и мощеная. Дело в том, что между камнями оставлены большие щели, проросшие травой. Человек ступает по камням, но перед ним и за ним непрерывно стелется зеленая дорожка. Ему не до того, чтобы считать хеттских львов, с обеих сторон охраняющих эту необычную дорожку, и даже не до величественных размеров внутреннего двора перед мавзолеем. Его охватило ощущение глубокого, безграничного покоя, созданного Онатом из благородного материала и пространства.

И вдруг — трах! И — раз-два-три-четыре — в бравом ритме марша, так что звонкое эхо разлетается из-под аркады перед входом в мавзолей по внутреннему двору. Солдат с винтовкой на плече прошагал от угла к углу, и снова — трах! Гулко приставил ногу к ноге, щелкнул каблуками, виртуозно повернулся кругом, словно это не военный поворот, а па менуэта. Глядишь на все это с каким-то испугом и недоумением. А солдат почетного караула тем временем поднимает вытянутую ногу все выше и выше, вот она уже над головой у него — и вдруг со всего размаху припечатывает сапогом по каменной плите, да так, что все гудит кругом… Трах! И — раз-два-три.

Архитектор Онат, строя мавзолей, думал, каким образом воплотить уважение нации к великому человеку. Но ему и в голову не приходило, что в то же время он строит… учебный плац. И зрелище для туристов.

И вот мы снова на холме, на том, за которым заходит анкарское солнце. И — не скроем — наконец-то чувствуем себя в Турции. На самой вершине темнеет старая крепость, вокруг нее сгрудились домики, чайные и лотки с арбузами, по косогору карабкаются крутые улочки, где автомобиль — редкий гость. Здесь действительно наиболее турецкий уголок Анкары, но это отнюдь не столица. Тут доживает свои дни Анкара тех времен, которые кончились приходом Ататюрка. Тут сохранился дух спокойной провинциальной жизни, законсервированной крепостными стенами и крутизной холма. Старые каменные домишки высовывают свои резные балконы над кривыми улочками, а жизнь сосредоточена вокруг общего колодца.

Из каждых ворот вслед нам кричат здешние мальчишки — темпераментные, умытые и чисто одетые:

— Хэлло, Джонни, гив ми мони! («Эй, Джонни, дай мне денег!»)

Что это? Дети попрошайничают? Ничуть не бывало. Турки вообще не попрошайничают — ни в Анкаре, ни в самой последней деревне. Просто это своеобразное ребячье приветствие, потому что — каждому ясно — у Америки столько денег, что она не знает, куда их девать, и поэтому вынуждена отдавать их Турции — на дороги, на армию и бог весть еще на что, лишь бы деньги ей так не мешали. Сюда, в Анкару, понаехало столько американцев с деньгами, что для мальчишек теперь любой иностранец — Джонни, у которого денег хоть отбавляй. Вот они и кричат ему шутки ради: «Хэлло, Джонни, дай мне денег!»

Нам очень жаль, ребята, но на этот раз вы попали впросак. Мы денег не возим. Мы только хотим разобраться, что же такое в конце концов Анкара: город, деревня, дачное место, кошачья Ангора или экспериментальная площадка для ультрасовременных архитекторов? Создается впечатление, что здесь всего понемногу и ничего по-настоящему.