Денис Урубко - Крутой лед

- Ой, мама!

- И правда. Что это я о себе да о себе! Ты как? Где живешь? Что делаешь?

- Больно мне, мама.

- Дай, поцелую. Все пройдет.

- Голова болит.

- Ну-ну, ничего... Легче?

- Легче, мама. Темно только. Боюсь я.

- И что ж, что темно? Ты же взрослый.

- Не получается, мама. Сил нет.

- Я помогу. Иди домой, сынок. Слышишь? Иди ко мне, домой.

- Сейчас, мама, полежу только...

- Никаких “полежу”. Уже поздно. Иди домой...

- Иду, мама

Господи, как больно! И это проклятое марево!

Мир перед глазами расширился до нормальных пределов, вырвавшись из клетки моего сознания. Я сидел на коленях на полке, там же, где меня застиг удар, и прижимал ладони к разбитой переносице. Из ноздрей густым потоком мне на колени и на снег подо мной струилась кровь. Все лицо и руки были измазаны ею, и я безуспешно пытался остановить кровотечение снегом, который прикладывал к носу.

Как больно-то! Не столько физически, сколько морально, от нелепости случившегося. Сколько, сколько мне еще предстоит мучений... В моей душе царил полный хаос гнева, досады и обиды неизвестно на кого. И почему все поворачивается именно так?

Можно даже считать, что мне повезло в этом случае. И камень прилетел не очень-то большой, и попал он мне не в темя и не в затылок, и не в глаз, а точно в переносицу. Можно сказать, что повезло, однако сам я так не считаю. Потому что сам факт, что камень в меня все-таки попал, нельзя назвать иначе, как нелепостью. Конечно, я торопился, спешил, и эта спешка заставляла меня небрежно относиться к опасности, но элементарные меры предосторожности, впитавшиеся в сознание, мною не игнорировались. Спускался я не по самому кулуару, а чуть слева от него, и скальную полку выбрал в стороне от линии падения камней из-под веревки, но только вот предсказать такой несуразный рикошет злополучного булыжника вряд ли бы кто сумел. Единственно правильное решение в такой ситуации, при наличии на голове каски, - мгновенно прижаться к скале, не делая никаких попыток разобраться в том, откуда и что летит. На командных восхождениях так и происходит, - кто-то сбивает или слышит падающий камень, и тут же орет остальным, которые мгновенно шарахаются кто куда. Если же ты будешь пытаться понять причину опасности и подставлять лицо летящему сверху мусору, то неизбежно дождешься одного из тех подарков, которые швыряет вершина.

Стремясь получить выигрыш в весе снаряжения, я отправился на пик Орджоникидзе без каски. За что и поплатился. То есть мне конечно и раньше доводилось совершать сложные одиночные восхождения, однако я еще ни разу не спускался технически столь сложным маршрутом, где приходилось бы использовать веревку. Маршруты, хоженные мною до этого, либо сами не отличались особой проблематичностью, либо заканчивались несложным спуском, и поэтому камни на себя сбивать было негде, и “Орджо” явился первым исключением из этого правила.

Кровь все текла и текла, пропитывая одежду и снег под ногами. Я, слабо постанывая, качал головой, и прижимал к носу снежные комки, помогавшие слегка заглушить тупую безжалостную боль, сверлившую голову. Снежки моментально окрашивались в бордовый цвет и расползались по лицу жидкой кашицей.

Только спустя несколько минут мне удалось-таки избавиться от фонтанирующей из носа струи крови. Теперь она истекала потихоньку, - медленно и верно, да глубокая рана на переносице продолжала сочиться крупными каплями. Это была ерунда, совсем немного по сравнению с тем, что ушло в снег и на колени, и я аккуратно вытирал их шерстяными перчатками. При обследовании на носу я нащупал глубокую вмятину, и сам он неимоверно распух, так что давлением на глаза мешал смотреть. Впечатление было такое, словно на переносицу налепили комок грязи. Боль, тупым воротом резавшая голову, наконец отпустила, и я смог более отчетливо воспринимать окружающее.

Солнце село. На западе догорали последние сполохи осеннего заката. Из долин все выше, захлестывая гребни вершин, поднималась мгла, несущая с собой ночной холод. Я должен был идти вниз, несмотря на полное нежелание какого-либо движения.

А может быть остаться здесь? Сидеть вот так хорошо и спокойно, смотреть на гаснущий закат и ждать? Тогда и не заметишь, как уснешь, а потом уже будет все равно. Не станет этих постоянных забот и тревог по глупым мелочам, а душа растворится в отблесках зори и глубине ночного неба… Поменяемся?.. Тем более, что ты, похоже, уже пришел к своему пределу - голодный, усталый, побитый. Тебе не спуститься здесь. Все бесполезно. Бесполезно, говоришь?

Я почти сдался. Почти. Никуда бы не пошел дальше, ибо желание жить погасло во мне подобно закату, на который я глядел. И ничего мне не хотелось, но... где-то глубоко в сознании, отказываясь принять поражение, маленьким чертиком бесилось честолюбие. Поиграл, проиграл, проиграл, ха-ха-ха... Проиграл, говоришь? Бесполезно все? Врешь!

- Доказать.

- Что доказать? Кому?

- Кому? Не важно... Главное - доказать.

- Что? Зачем?

- Не знаю, отстань. Доказать, что могу, что не сдался, не проиграл.

- Дурак!

- Сам знаю, что дурак... А теперь отстань.

Гордость пробудила злость. Так. Сначала одну ногу, - раз! Не спеши, парень, не дергайся. Теперь обопрись на скалу, и вторую ногу, - два! А теперь медленно, плавно... Тело, словно чужое, слушалось плохо, норовило откинуться куда-то в сторону, когда я, контролируя каждый работающий мускул и сустав, тяжелым усилием распрямив ноги, встал. Закат перед глазами кружился и сверкал подобно полярному сиянию, а обезумевшие звезды метались по небу диким хороводом жарких искр. Я прислонился спиной к скале и закрыл глаза.

Дальнейшие события я помню с трудом и в трудно уловимой последовательности. Все они, покрытые пеленой, оказались перемешанными в моем сознании точно рассыпанный с нити бисер. И я определенно затрудняюсь сказать, что и где со мной происходило тем кошмарным вечером второго октября тысяча девятьсот девяносто третьего года.

Первые десять или пятнадцать метров я лез по сыпучим полкам минут пять. Затем слегка разошелся. Из дальнейшего пути помню лишь неширокий крутой гребешок изо льда с глубоким падением вправо и влево, который я проскользнул глиссированием, умудрившись не промахнуться мимо небольшого скального выступа. Помню сильный удар. Следующий кадр - отвесный скальный камин, с петлей из репшнура наверху, откуда я спустился по веревке. А потом долгий изматывающий подъем по ледовому двадцатиметровому кулуару на широкую перемычку к большому черному жандарму.

Далеко на востоке, невидимая мне, осветив пик Маяковского, взошла луна. Стало чуточку светлее, и уже не приходилось ощупывать камни и скалу при каждом шаге.

Я попытался сунуться по гребню жандарма, сначала снежному, а затем поднимавшемуся крутым высоким монолитом. Однако голова кружилась, руки дрожали, и я так и не смог перейти со снега на скалу. Пришлось вернуться на перемычку.