Марина Москвина - Гуд бай, Арктика!..

Кормили в советское время замечательно, вспоминают жители того Баренцбурга, одних только холодных закусок — двадцать видов. Соленые огурчики, помидорчики, капустка не переводились, но и свежие овощи, маринованные грибочки, маринованная рыба нескольких сортов и способов приготовления, селедка в маринаде и под шубой, лучок-чесночок, да мало ли чего, что взбадривало душу обитателю «поселка угледобывания высокой категории по степени опасности».

Запрет лишь на спиртное — в Баренцбурге всегда был сухой закон.

На самой окраине у мыса Финнесет помимо дома треста — контора губернатора Шпицбергена, куда он и его служащие прибывали для расследования смертельных случаев на российской шахте.

Бывало, под окнами ходит-бродит полярный медведь, заимевший пристрастие к помойкам. Тогда вызывали норвежскую команду — зверя усыпляли и на вертолете отвозили подальше от людского жилья. Или отгоняли искателя легкой добычи на противоположный берег ветром пропеллера низко летящего вертолета, выстрелами вверх и ревом снегоходов.

Памятниками этой фантастической исчезнувшей цивилизации на фоне отрешенных пирамидальных гор остались отработанные штольни, пустые монументальные постройки на свайных фундаментах в вечной мерзлоте, зияющие черными окнами, нерушимая столовая, обитая почерневшей вагонкой (над входом сохранилась надпись «столо» — последние три буквы «вая» отлетели, на двери висел огромный замок), и черная грязь на дорогах.

— Ни островка живой земли! — бормотал Боб Дэвис, шагая по улице помора Ивана Старостина, пробывшего на этих берегах безвыездно пятнадцать лет из тридцати девяти полярных зим на Шпицбергене и погребенного тут, неподалеку, два века назад, в мерзлой земле, на мысе его легендарного имени. — Ни зимних садов, ничего, — удивлялся Боб, — все строилось так, чтобы отгородиться от природы, замкнуться в собственном жилье, окружить себя отопительными трубами, которые бессмысленно выбрасывают тепло в атмосферу, котельные сжигают огромное количество угля, загрязняя сажей воздух. Насквозь проржавел трубопровод. И еще ошибка — всюду бетон, самый хрупкий материал при низких температурах!

— А что, из соломы ведь не построишь! — смело возражал Леня.

— Пойми, старик, — объяснял Боб, — можно же привезти с материка мягкие камни и немного дерева, а не цемент!..

Справа высился монумент погибшему в 1948 году по пути в Мурманск экипажу парохода «Геркулес» — сложенный из камней и настоящего якоря. Перед въездом на шахту «шумели» три березы на зелененьком лугу — огромное побитое стужей и ветрами панно кисти незамысловатого художника символизировало Родину, чтобы жители Баренцбурга не забывали, как выглядят деревья.

На центральной площади располагалась огромная Доска почета, к ней вели дорожки, посыпанные песком, но самих удостоенных почета не было — доска пустовала. Рядом на бетонной стеле были изображены шахтер на фоне космической ракеты, какие-то трубы и загадочное стихотворение:

Мы-то с Леней поняли, что автор хотел сказать, а вот Нику и Деборе затруднились объяснить эту жизнеутверждающую систему образов. Поэтому перевели им другой транспарант на закопченной стене столовой с ясным и прозрачным текстом:

Казалось, это стихотворение советский поэт из прошлого сочинил и для Ника Дрейка, товарища по перу из далекой Англии, сквозь время прозревая, что Ник, отправившись в паломничество по океану, ступит когда-нибудь на бесприютную землю Баренцбурга, окинет ее смятенным взором, покинет как можно скорее, а вот забыть уж не сможет никогда.

Косые качели на лишайниковой лужайке, горки и песочницы во дворе полуразрушенного детского сада говорили о том, что тут было много детей.

Но город оказался без будущего. Люди пришли добывать уголь, измучить до предела землю Арктики и уйти, оставив после себя смешные лозунги на бетонных стелах, гранитный памятник вечно живому Ленину и погибшим кораблям, деревянную часовню на холме из пустой породы, железные бочки, горы мусора и ржавые голубые урны в виде пингвинов.

— Разве им не было понятно, что пингвины не живут в Арктике? — сочувственно сказал Боб.

На деревянных настилах, ведущих к высоким домам, виднелись следы топоров — зимой приходилось постоянно убирать снег и сбивать лед, намерзавший на доски. Все это напоминало огромные декорации, построенные когда-то для съемки высокобюджетного блокбастера, — и вот фильм сняли, а декорации бросили доживать свой век в пустыне.

Несколько десятков лет Баренцбург простоял как форпост цивилизации, но Арктика опрокинула его, скомкала и опустошила. И предложила людям другой путь — не вгрызаться в землю, не мучить недра, не воевать за каждую пядь территории, а принять ее простые законы — жить, как все здесь живут, сливаясь с белым снегом и зелеными лишайниками, радоваться малому солнцу и приспосабливаться к долгой темной зиме.

— Запомни, старик, — сказал Боб, — здесь был возможен только город нового типа, тогда бы он не опустел, но выстоял, люди не уехали бы отсюда. А так — борьба энергий света с антивеществом проиграла на этом отдельно взятом участке. Угрюмая пустота — вот и все, что тут осталось.

Неожиданно из-за угла деревянного дома вышла краснощекая молодая женщина в болоньевой куртке, с большой сумкой в руке, она приветливо улыбнулась смешным иностранцам, размахивающим руками, и пошла куда-то вверх по дороге.

— А все-таки не пустота, — обрадовался Тишков. — Всюду жизнь! Даже в Баренцбурге.

И какая! Из-за угла обмелевшего бассейна появились Дэвид, Дрейк и Дебора Уорнер. У них в руках тоже были сумки. Наши англичане нашли здесь магазинчик с колониальными товарами и опустошили полки: на отвальный ужин все они как один вырядятся в тельняшки, которые здесь прикупили. И будут петь вольные матросские песни про то, как весело жить на волне, но еще веселее — на суше, где заждались морских бродяг тоскующие подружки.

Кевин, антиглобалист, верный своим принципам, не купил ничего.

Айрис приобрела «буденовку» и стала в ней похожа на героя фильма «Красные дьяволята». Кроме того, она сделала зарисовки в опустевшей заброшенной школе, проникнув туда через разбитое окно. После каждой высадки она устраивалась в уголок и перебирала свои блокноты, стараясь упорядочить поток образов, собранных в течение дня. Трудно сказать, сколько у нее было блокнотов, может, три сотни, а может, больше.