Галина Шевцова - Япония. В краю маяков и храмов

Есть и особенно колоритные персонажи. Вот, например — Инесса из Египта. Правоверная мусульманка. Ходит до носа закутанная в большой платок и всегда в бледно-зеленоватых балахонах до пяток. Сама толстенькая и низенькая, из-под платка торчат только круглые щеки и очки. Впрочем, когда эта своеобразная особа, воткнув наушники плеера в уши и весело посвистывая, на бешеной скорости несется со склона на велике в сопровождении своего развевающегося сзади балахона, поневоле начинаешь задумываться о разнообразии этого безумного, безумного, безумного мира.

Или вот Диего. Когда я его впервые увидала, он сидел в кафе и ел из большого бокала на высокой ножке взбитые сливки с шоколадом. Очень похожий на младшего Райкина, с такими же ужимками и живыми глазами. На голове дурацкая шляпка «а-ля гриб-поганка». А на лице такой смешной детский восторг. Наверное, только очень взрослый человек может позволить себе выглядеть таким ребенком. Диего — архитектор из Уругвая. Хохмач и местный клоун. Бабушка его француженка, а дед — испанец. Эмигрантское дитя, покоритель Нового Света, смесь народов и времен.

Или — тайванка Пан. Она маленькая и похожа на мышонка — робкого, с выступающими зубками. Что у нее ни спросишь — смущается. Вот спроси, есть ли у нее друзья. Она покраснеет и ответит: «Наверное…» «А мальчик у тебя есть?» — «Наверное…» И тут же сама что-нибудь спросит, вроде: «А вы слонов любите?» И опять ужасно смутится. И еще она всех называет на свой лад. Есть тут, например, француз Жан-Мишель. Так она его почему-то называет Жан-Мими.

А в соседней комнате живет Фариде, девчонка из Йемена. Острословка и озорница. Ее отец — нефтяной магнат, и земли у них столько, что, как она говорит, для того чтобы пересечь ее на машине, надо где-то полтора часа. Машина у Фариде своя, личная. Шикарный джип. Но вот ездить на нем она может только в границах семейной земли. «Ну нет, — говорит Фариде, прикрывая хитрую улыбку краем глухого мусульманского платка, — я уж лучше тут, в общажной комнатушке, да с туалетом и душем на этаже, зато свободная, чем дома на семейной вилле с чертой оседлости». И я ее прекрасно понимаю.

Сразу же в день приезда нас повели регистрировать в мэрию — тут всем приехавшим надолго из другой страны выдают «карточки иностранцев» — это сразу и местный паспорт, и прописка. А в мэрии как раз скандалил какой-то старикан, как потом выяснилось, с отклонениями в психике. Позже мне на дом пришла официальная бумага, в которой говорилось, что мэрия очень сожалеет о данном инциденте и что она в ужасе от того, что нам сразу же по прибытии в страну довелось столкнуться с таким вопиющим безобразием. Далее следовали заверения в том, что по такому случаю, конечно, нельзя судить обо всей Японии и пусть этот негативный опыт не затмит нашего счастливого пребывания в их дорогой стране, не сформирует у нас неверное к ней отношение. А они, со своей стороны, приложат все усилия для нашего благополучия… Но больше всего, знаете, меня потрясло даже не это, а то, что в мэрии на столике для заполнения документов, помимо бланков и ручек, стояла еще коробочка с четырьмя парами очков — близорукие и дальнозоркие с разными диоптриями. Для забывчивых посетителей, которые свои очки с собой не принесли. Честное слово, не вру!

Показали нам также и наш институт иностранных языков — от общежития ехать сперва электричкой две станции. На нашей станции Минами-Сенри кто-то пририсовал кошке на рекламном щите гусарские усы и козлиную бородку. Не иначе как какой-нибудь иностранный студент постарался. Японцы к этому не пристрастны. А вообще хорошо — поднимает настроение. От электрички еще полчаса автобусом трястись. Ну и окраина этот наш иняз! Район называется Мино. Недалеко есть парк Мино. Там живут стаи диких обезьян. Серо-зеленоватых, волосатых и весьма своенравных. Говорят, их уже который год пытаются вытурить из парка в горы, но все безуспешно. Еще бы — ведь у этих самых обезьян в парке налажен совсем неплохой бизнес: они клянчат у прохожих монетки в 100 иен, кидают их в торговые автоматы, выбирают себе разные напитки, нажимают на кнопки, получают выбранное, открывают банки или бутылки и пьют! Таким же манером добывают еще мороженое, чипсы и всякое другое, чем автоматы торгуют.

Освоение иняза началось с конфуза. Я просто хотела найти компьютерную комнату, чтобы до Интернета наконец-то добраться. Поймала в коридоре какого-то аборигена и нет, чтобы сразу его про эту комнату спросить, решила сначала объяснить ситуацию. Здравствуйте, говорю. Я иностранный студент! А то он не понял! Потом говорю: у меня есть проблема. Он так участливо слушает, ему даже, по-моему, не смешно. Я, говорю, только что поступила в ваш университет. Точнее, это я так хотела сказать. Но, как назло, один слог перепутала и вместо этого ляпнула: меня только что положили в больницу. У него так лицо посерело, что я сразу поняла, что не то сказала… Потом я во дворе познакомилась с очень приятной пожилой японкой. Она филолог-русист, литературовед. Специализируется на детской литературе Советского Союза. Особенно тащится от Крапивина. У нее есть полное собрание его сочинений. Вот так сидишь себе дома, учишь японский, читаешь Акутагаву и Сэй Сёнагон. А в то же самое время кто-то в Японии штудирует русский и охотится за переизданиями Крапивина. Забавно, знаете ли.

В нашем университете есть два крупных отделения — одно для учащих иностранные языки японцев, другое — для изучающих японский иностранцев. Среди иностранцев тоже социального равенства не наблюдается. Есть разные программы, одни приехали на год, другие на два и больше. Есть такие, которые изучают тут японский с нуля и до упора — чтобы можно было потом поступить в другой местный университет на любую специальность. А есть такие, как я, — стажеры-исследователи. Нас сюда берут всего на полгода и гипотетически всего-навсего должны ознакомить с необходимым для жизни языковым минимумом. К счастью, перед зачислением в группы проводят письменный тест и собеседование. Не знаю, как я там написала письменную часть, но на собеседовании блистала: они спросили, кто у меня дома остался — кошачий самец или самка. Я сказала — самка, и котята, мол, тоже бывают. Они удивились, что я такие тонкости понимаю. Они же не знают, что это только по кошачьим делам я такая продвинутая! Так что я не особенно удивилась, когда меня отправили учиться совсем с другой группой: не к малышне, а туда, где совершенствуют язык профессиональные филологи. Из нашего потока исследователей в этом же положении оказались еще двое: девочка Лена из Екатеринбурга и француз Жан, которого тут все называют Большой Жан. Из нас троих организовали особый класс и даже куратора выделили — старого профессора Икимори.