Владимир Корочанцев - Африка под покровом обычая

Возвращаюсь к беседе с Франсуа Бассоле по поводу его книги по истории страны, озаглавленной «Эволюция Вольты с 1898 г. по 3 января 1966 г.».

— Некоторые из нас, руководствуясь конъюнктурными соображениями, призывают забыть колониальное прошлое, — сердился Франсуа. — Я с этим не согласен. История для меня — не последняя, а, скорее, одна из первых наук в строительство современного государства.

Бассоле, как и многие другие африканские интеллигенты, убежден, что с колониализмом надо порвать не только материально, но прежде всего духовно, вывернув все зло и ханжество наружу. В своей книге о В. И. Ленине этот вольтийский историк и публицист много места уделяет разоблачению тезиса о так называемой «цивилизаторской миссии» колониализма в Африке.

— В недавние колониальные времена, — продолжает Франсуа, — нас держали подальше от политики, а ныне империалистическая пропаганда пытается воспитывать пас так, чтобы белое казалось черным и, наоборот, чтобы неоколониализм представлялся африканцу наивысшим благом жизни. Я не верю в серьезность демагогической игры в «прогрессивных» и «реакционеров». Я всегда задумываюсь, кому на руку эта игра и вообще можно ли в Африке быть реакционером по убеждению. Есть ли на свете люди беднее африканцев? Впрочем, — это вам скажет любой африканец — всякий мой соотечественник, до вечного бедняка-земледельца уверен, что он ближе к социализму, чем к капитализму (если вы ему получше растолкуете, что такое социализм), так как живет в общине со всеми ее незыблемыми представлениями о коллективном труде, о коллективной солидарности. Беда заключается главным образом в том, что наши «революционные» пли, скажем скромнее, просто хорошие заявления и лозунги о борьбе за справедливость и прогресс часто расходятся с делами.

Да, в сознании вольтийцев косное прошлое подчас тесно переплетается с теми извращенными, ханжескими понятиями «демократии», которые годами внушал им колониализм. Из метрополии глухим непонятным эхом доносились слова «свобода, демократия и прогресс», обдуманно освобожденные от всякого конкретного содержания. Ораторы приводили ими в экстаз аудиторию, хотя сами не могли толково объяснить, что же такое эта «свобода» на самом деле. Частое употребление слов «свобода» и «демократия» вело к обратным результатам. Ямеого не скупился на красивые выражения и невыполнимые обещания, но страна прозябала в нищете и невежестве. В те годы, согласно народной вольтийской поговорке, сооружался «обезьяний домик».

— У нас в народе, — объяснял мне резчик Арзума, — есть такое выражение «обезьяний домик». Когда все делается невпопад, когда одни строят, а другие ломают, в этих случаях крестьяне, веками наблюдавшие за «трудовой деятельностью» обезьян, употребляют это насмешливое выражение — синоним бесполезного труда. Ораторствовали мы тогда красиво. Вообще, мы, африканцы, — прирожденные ораторы: в каждой деревушке есть своя «хижина бесед». На бумаге составлялись честолюбивые экономические проекты, на деле в среде чиновников, начиная с самого президента Ямеого и его министров, царили детская беспомощность, невообразимая коррупция и расточительство.

С ларалле-набой — хранителем королевских могил я встретился в муниципалитете. Ларалле-наба — также первый заместитель мэра столицы. Увлекательные сказки неграмотного мудрого Ямбы Тиендребеого — таково его светское имя — вечерами часто собирают широкую аудиторию радиослушателей — от мала до велика. В моей библиотеке хранятся его книги «История королевских обычаев уагадугских моей» и «Сказки ларалле» с автографами. Ларалле — глубокий знаток легенд, обычаев, пропагандист народной музыки и танцев. Однажды старый Ямба поведал легенду, согласно которой вольтийцы ведут свое происхождение от львов, откуда пошло и их прозвище «львиное племя».

Несколько впечатлений о Верхней Вольте наиболее отчетливо врезались в мою память. Они о народе… «львином племени», стойкостью, мужеством, гордостью и трудолюбием которого нельзя не восхищаться.

Загадки Камеруна начинаются с названия этой страны. Все учебники и монографии единодушно утверждают, что ее крестными отцами были португальцы. В 1482–1486 годах они высадились в бухте Амбое и эстуарии Вури. Изумленные необыкновенным обилием креветок, португальцы окрестили эстуарий «Рио душ Камароеш» (река креветок), а «Камароеш» впоследствии превратилось в «Камерун». Но есть и другая, менее известная версия этимологии этого слова. Ее источник — народные легенды и эпические баллады. Эту версию излагает в книге «Мвет» (мвет — струнный инструмент фангов-бети) габонский учитель Тсира Ндонг Ндутуме. Одна из баллад, которая исполняется гриотом под мвет, описывает первое вторжение фангов в этот ныне обжитой ими район. Они пришли сюда откуда-то с востока, преодолев реки Уэлле и Убанги, ограбив и уничтожив огнем попавшиеся им на пути деревни. Камерунские леса и саванны были тогда заселены охотничьим племенем энгонг, говорится в балладе. Продвижение фангов задержал тропический лесной массив Кам-Элоне. Кам-Элоне — на языке фангов исполинское дерево, якобы преграждавшее им путь в течение нескольких лет. В конце концов, если верить легенде, они пробили проход в его стволе и рассеялись по лесным чащобам района Берберати, Яунде, Уэсса. Название же завоеванной ими страны «Кам-Элоне» со временем зазвучало как «Камерун». Кто прав? Ученые-историки или гриоты? Это одна из тайн истории Камеруна.

На географической карте Камерун выглядит птицей, приготовившейся к взлету. Ее гордо вскинутый гребень упирается в самый центр Африканского континента — озеро Чад. В силуэте этой страны словно проступают черты ее закаленного трудной историей независимого и мужественного характера. Птица-Камерун давно рвалась в полет, ввысь, к немеркнущему свету свободы, но долгие десятилетия ее порывы сковывались путами колониализма.

Однажды в лесной деревушке близ города Мбалмайо нас пригласил в гости крестьянин — родственник местного коллеги-журналиста. Заботливо побеленный опрятный домик соседствовал, как это часто бывает в африканских селах, с шоссе. Так удобнее для его обитателей: в нужный момент знаком руки можно остановить проезжающую машину и добраться на ней до города; здесь легче также продать случайным путникам — туристам или горожанам — оттягивающую руку гроздь бананов, несколько кукурузных початков или корзину апельсинов. При домике был зажатый лесной чащей маленький огородик, окаймленный широколистными бананами.

— И это все ваше хозяйство? — удивился я.

— Нет, моя плантация там — за лесом, — махнул рукой старый крестьянин.