Евгений Габуния - На исходе ночи

У Голубева не было оснований не верить эксперту, но он все-таки недоверчиво спросил:

— Но ведь на новой записи были кракелюры. Неужели и их можно подделать?

— Запросто! Сначала нагрели доску с новой записью, потом охладили вот вам и кракелюры. Только не те, что естественным путем получаются. А в общем, честно скажу, нелегкая была экспертиза. Сработано умело, ничего не скажешь. Вот посмотрите… — Евстратова полистала старую истрепанную книгу в красном сафьяновом переплете и передала ее майору.

Он перевернул лист тонкой бумаги, вроде папиросной, и увидел рисунок, в точности повторяющий изображение на иконе.

«Иоанн Предтеча, или Ангел пустыни, — прочитал Голубев, — изображен в виде крылатого ангела, предвестника Мессии, согласно пророческим о нем словам: «Ибо он тот, о котором написано: «Се, я посылаю ангела моего пред лицем твоим, который приготовит путь твой пред тобою». В левой руке у Предтечи — чаша, в ней спаситель-младенец, на которого Предтеча указывает правой рукой, как бы говоря: «Се ангел божий, который берет на себя грехи мира…» Изображение Предтечи с крыльями принадлежало исключительно византийской, а впоследствии и русской иконографии».

— Кажется, я уже читал об этом Иоанне Предтече, — задумчиво произнес Голубев. —Давно, еще в юности… «Саломея» Оскара Уайльда.

— Верно, — подтвердила Ольга Александровна. — Но не только Уайльда вдохновила эта легенда, а и Флобера, Тинторетто, Караваджо, Родена… Когда в последний раз в Третьяковке были, Алексей Васильевич? — неожиданно спросила Евстратова.

— Давненько, — смущенно ответил майор. — Некогда как-то…

— Ну так вот, когда пойдете, не забудьте посмотреть икону «Иоанн Предтеча, Ангел пустыни». Начало семнадцатого века. Прокопия Чирина работа. Великолепная доска.

Голубев поблагодарил Ольгу Александровну за интересный рассказ и уже другим, деловым тоном, произнес:

— Однако мы несколько отклонились… Сколько же может стоить этот «Ангел пустыни», разумеется, не тот, третьяковский, а наша доска?

— Как вам должно быть известно, Алексей Васильевич, — суховатым тоном отвечала Евстратова, которую, видимо, несколько покоробил меркантильный вопрос майора, — на иконы прейскуранта, к счастью, еще не существует. Истинное произведение искусства не имеет цены. Все зависит от того, кто покупает, с какой целью и так далее. Однако полагаю, что богатый коллекционер или крупный музей с радостью отдали бы тысяч тридцать.

— Тридцать тысяч рублей! — удивился Голубев.

— Долларов, товарищ майор, в конвертируемой валюте. Я же сказала богатый коллекционер, а у нас богатых нет, насколько я знаю.

— Так уж и нет, — улыбнулся он наивному утверждению Ольги Александровны, однако развивать эту тему не стал и, еще раз поблагодарив Евстратову, поспешил к себе.

На Петровке он первым делом просмотрел картотеку похищенных икон и только после этого отправился на доклад к начальству.

— Ну, что рисуется? — Ломакин оторвал от бумаг стриженную под машинку седую голову. — Как поживает наш Николай Угодник?

— Был Николай Угодник, да весь вышел, товарищ полковник. Сотворил очередное чудо и стал Иоанном Крестителем. Шестнадцатый век. На то он и святой, чтобы чудеса творить.

— Чудо, говоришь? Значит, все-таки перекрестили Николая в Иоанна, записали по-новой. Картотеку уже проверил?

— Естественно, Владимир Николаевич. Не значится доска в списке краденых.

— Странно… Мы должны были бы иметь информацию. Сам же говоришь шестнадцатый век. Такие доски на улице не валяются. Ладно, поживем увидим, хозяин должен объявиться. — Полковник помолчал, собираясь с мыслями. — А доска действительно куплена этим… как его… ну мистером иксом в «Новоэкспорте»? Или бумаги липовые?

— Все правильно оформлено, Владимир Николаевич, бумаги в порядке. А икона сдана на комиссию по паспорту некой Боровиковой Анны Ивановны, прописанной по Второму Брестскому переулку, дом 31, квартира 12. Я выяснил, пока экспертиза шла.

— Что значит — по паспорту? Выражайтесь, пожалуйста, яснее, полковник перешел на «вы». Была у него такая привычка — говорить «вы» в минуты недовольства. — Кто именно сдал икону на комиссию?

— Это мы и выясняем, товарищ полковник, — Голубев тоже перешел на официальный тон. — Пока удалось установить, что у этой Боровиковой с полгода назад пропал паспорт. То ли утеряла, то ли украли, она и сама толком не знает. Мы ее основательно проверили. Почтенная женщина, мать семейства. Компров никаких.

— А паспорт посеяла, растяпа. В паспортном столе утрата документа зарегистрирована?

— Проверили и это. Так точно, зарегистрирована. И штраф она уплатила, и новый паспорт уже получила.

— Ну хорошо. — Ломакин поостыл. — На всякий случай присмотри за этой Боровиковой, — перешел он на «ты», — хотя только круглая дура понесет сдавать темную доску [23] Темная доска — ворованная икона. . Куда проще переклеить фотографию, а может, и без этого обошлось, если есть внешнее сходство. Там, в этом «Новоэкспорте», видать, не очень присматриваются. Сидит какая-нибудь фифочка, избежавшая распределения. Ис-кус-ство-веды, — по слогам произнес полковник. — Кто допрашивал приемщицу?

— Пока никто. В командировке она, в Суздале… А насчет искусствоведов, Владимир Николаевич, вы не совсем правы. Дьявольски хитро было задумано и сработано артистически с этой доской. Не мудрено, что и пропустили.

— Не должны были пропустить, — стоял на своем полковник. — Этак мистеры иксы все, что еще осталось, растащат.

Они еще какое-то время обсуждали план действий, и полковник отпустил своего сотрудника. Прощаясь, Голубев сказал:

— Между прочим, Владимир Николаевич, двойной левкас-то раскопали искусствоведы.

— Ну ладно, ладно, знаю, что с ними дружбу водишь, — проворчал полковник. — И правильно делаешь. Интересный народ.

В косых струях холодного зимнего дождя, смешанного со снегом, смутно темнело длинное приземистое здание. Тусклая лампочка под стеклянным колпаком, вздрагивая от порывов ветра, бросала блики на массивную дверь листового железа с огромным висячим замком. Две фигуры, вынырнувшие откуда-то из темноты, почти сливались с фоном этой двери. Один — коренастый, плотный, сняв перчатку, притронулся толстыми короткими пальцами к шершавому, обжигающе холодному металлу, и тотчас отдернул руку.

— Здоровенный, — недовольно пробурчал он, обращаясь скорее к самому себе, чем к спутнику — высокому, худому, в длинном, не по росту пальто, явно с чужого плеча. — Его просто так не возьмешь…

Его спутник ничего не ответил, опустил руку в карман своего поношенного пальто и извлек большую связку ключей. В ночной тишине ключи издавали тихое, но довольно отчетливое металлическое позвякивание. Он придержал связку рукой и испуганно оглянулся. Ночная улица была безлюдна и тиха. Нащупал один из ключей, вставил в прорезь замка, осторожно повернул. Замок не поддавался. Он подбирал ключи до тех пор, пока замок, издав слабый, будто недовольный скрип, не открылся. Тяжелые двери на хорошо смазанных петлях бесшумно и легко отворились.