Владимир Динец - Дикарем в Африку!

Наутро проезжаем еще немного, потом машина сворачивает к какому-то прибрежному городку, а я шагаю дальше. Удается поймать другую вахтовку, потом трактор, потом упряжку волов. Добираюсь волостопом до маленького, тихого городка. Единственным источником электричества тут служит двигатель развалившейся от старости «четверочки». Его используют для зарядки сотовых телефонов, а в случае прихода вахтовки ночью — для освещения вывески отеля (он же магазин, он же ресторан, он же дом культуры).

Цены в этих местах уже совсем смешные. Новые деньги сюда почти не проникли, но кто-то пустил слух, что старые скоро отменят. За десять центов в новых ариари можно наесться, как удав.

Наутро выясняется, что дальше дорога еще не просохла. Хозяин отеля показывает, по какой колее идти. Там, в семидесяти километрах, есть поселок Амик, из которого иногда бывает taxi-especial в сторону следующего города. Что такое спец-такси, я не спрашиваю. На прощание он дарит мне упаковку лариама, который тут стоит доллар (в других странах — до сорока). В прибрежных районах острова малярией заражена примерно треть населения. Это гораздо меньше, чем кое-где в Африке, к тому же сейчас сухой сезон, но на всякий случай я решаю попринимать профилактическую дозу — это всего лишь раз в неделю.

Весь следующий день шагаю по зарастающей колее, распугивая огромных, неестественно ярких психоделических кузнечиков и крошечных попугайчиков-неразлучников. Там, где колея спускается в речные долинки, между деревьями натянуты золотистые сети нефил, пауков размером с соленый огурец. В более сухих местах вместо деревьев растут сотни высоченных красных термитников. При определенном везении можно найти ночную бабочку-комету. Каждое крыло у нее с ладонь, а на задних еще и полуметровые хвосты.

Раз в два-три часа попадаются деревни, но поселяне, заметив меня, с воплями убегают. Они никогда не видели белого человека и думают, что я — привидение. По-французски тут никто не говорит. Глушь редкостная. Когда позже я рассказывал об этих местах жителям других частей острова, мне не верили.

Христианство сюда не добралось. Многие ходят голыми. На Мадагаскаре вообще спокойно относятся к наготе: на окраинах поселков нередко можно увидеть людей любого пола и возраста, купающихся нагишом. Но здесь и у мужчин, и у женщин ровный загар: они никогда не носят одежду.

К обеду становится жарко. Рюкзак у меня довольно тяжелый, килограммов десять, плюс еще сумка с камерами. Я купаюсь в каждой встреченной речке, но все равно приходится довольно часто отдыхать в тенечке. Потом перехожу большую реку, по шею глубиной, и оказываюсь в местах чуть менее диких. Тут все ходят одетые, у повозок колеса не деревянные, а мотоциклетные, при виде меня не убегают, а дети кричат «бонжур!»

В очередной деревне есть некое подобие магазина. По громкому писку догадываюсь, что под крышей там колония летучих мышей, и прошу разрешения посмотреть.

— Вы по-английски говорите? — спрашивает хозяин. — Подождите минуточку.

Он кричит что-то в темную глубину дома, оттуда выходит девушка и спрашивает:

— You speak English?

Тут я забываю про пыльную дорогу впереди, про рюкзак за намятыми плечами, и даже про летучих мышей, чего со мной вообще никогда не случается. Меня еле-еле хватает на то, чтобы спросить:

— Как тебя зовут?

— Мари.

— Это христианское имя. А мальгашское?

— Миранатирантаринала.

— Откуда ты знаешь английский?

— В соседней деревне жил миссионер из Америки, он меня научил. Читать и писать тоже. Хочешь есть?

— А можно?

Оказывается, это не только магазин, но еще и ресторан. Я с утра ничего не ел, кроме пачки печенья, но мне не до ужина. Мы сидим и улыбаемся друг другу. Мари все-таки не хватает слов, мне приходится рисовать картинки на обороте карты, но смысл беседы нас как-то не очень волнует, пока я не обращаю внимание, что она называет владельца дома «господин».

— А ты разве не его дочь?

— Нет, — она смеется. — Мои родители меня ему отдали, когда я была маленькая. Давно.

В удаленных районах Мадагаскара до сих пор существует рабство. Если родителям не по карману воспитывать ребенка, его продают другой семье. Мальчиков — чтобы пасти скот, девочек — чтобы носить на голове ведра с водой из колодца и помогать по хозяйству. Отработав уплаченные за него деньги, ребенок обычно становится свободным годам к четырнадцати. Но Мари не меньше шестнадцати (точно она и сама не знает).

После долгих расспросов выясняется, что ее продали вместе с двумя старшими братьями. Через какое-то время братья сбежали на море к рыбакам, а ей пришлось отрабатывать за троих.

— И много ты еще должна? — спрашиваю я.

По здешнему патологическому курсу получается что-то около двадцати долларов. Мари говорит, что хозяин с женой о ней заботятся: даже в школу в соседнюю деревню разрешали бегать, пока миссионер не уехал. Точного подсчета они не ведут, но обещали отпустить года через два.

Мы сидим на пороге хижины. Свет полной луны заливает степь, летучие мыши снуют под крышу и обратно, тихонько звенят крошечные москиты. На Мадагаскаре напускная скромность не считается женской добродетелью. Мари спокойно отвечает на любые вопросы. Нет, тут нет ее ровесников — даже в соседней, большой деревне только две девушки ее возраста. Да, она знает, что будет делать, когда расплатится с хозяином: попробует найти работу в городе, ведь у нее нет ни земли, ни скота. Если знаешь английский, там легко найти работу. Конечно, она бывала в городе, целых два раза.

Вдруг она замолкает. В лунном свете я вижу блеск слез на ее щеках.

— Почему ты плачешь?

— Я не могу больше тут жить. Одни старики и дети. Поговорить не с кем. Раньше хозяин иногда ездил в город, и я все время надеялась, что он и меня возьмет. Но теперь дорога стала плохая, и машины мимо нас не ходят. Я английский забываю, и французский тоже. В городе таких, как я, полно. Что я буду там делать через два года? Я все время смотрю на эту дорогу и думаю о том, что по ней можно дойти куда угодно. Просто идти и идти, каждый день в новое место, вот как ты живешь. А я всю жизнь в этом доме.

Примерно каждая третья девушка из тех, с кем я знакомлюсь, сообщает мне, что мечтает жить, как я, путешествуя по свету. Далеко не все действительно этого хотят, да и тех обычно хватает ненадолго. Но мне почему-то кажется, что Мари в самом деле не в силах больше торчать в деревушке из полусотни домов. А может быть, мне просто очень хочется, чтобы это было так.

На следующее утро я покупаю ее за двадцать пять долларов. Торг занимает всего несколько часов. Все трое — Мари, хозяин и его жена — немножко всхлипывают перед расставанием.

Но едва мы заходим за поворот дороги, Мари пускается бежать вприпрыжку.