Ханс Майбаум - Сирия - перекресток путей народовм

Я быстро набрасываю что-то на себя и спешу в гостиную. Там все уже кричат наперебой. Женщины бьют себя руками по голове. Дети плачут и прячутся в длинных юбках матерей. В каждом углу я наталкиваюсь на спорящих людей. Подходит Ибрагим. Он сообщает, что совершен налет на порт. Более точных сведений у него нет. По-видимому, бомбят также и другие районы Сирии, в том числе и Дамаск.

Я решаю немедля ехать назад. Ибрагим и г-н Рифаи хотят присоединиться ко мне. Это меня весьма устраивает: если задержит армейский патруль, то с их помощью мне будет легче объяснить, что я не израильский шпион. Мы берем с собой немного провианта и едем. Действительно, уже на выезде из Латакии нас остановили, но тут же пропустили. Отсюда, с небольшого холма, мы видим густые облака черного дыма над портом. Едем вдоль побережья на юг. День теплый. Поля и рощи залиты яркими лучами солнца. Можно было бы забыть о войне. Но перед Тартусом над побережьем снова видны темные клубы дыма. Бомбили также сооружения у окончания нового трубопровода, идущего из сирийских нефтеносных районов. Кругом мечутся обезумевшие люди. Мы не можем останавливаться, за городом сворачиваем на восток по направлению к Хомсу. Петляя, дорога уходит в горы. Показался замок крестоносцев Крак де Шевалье. Военного транспорта не видно.

Скоро мы уже подъезжаем к плоскогорью, откуда виден Хомс. Вдруг Ибрагим вскрикивает и показывает вперед. У нас перехватывает дыхание: плотное облако дыма висит над нефтеперерабатывающим заводом. Сомнений нет: его бомбили. Дорога, идущая мимо завода, закрыта. Нас направляют по обходному пути. Хотя мне трудно оценить нанесенный ущерб, но ясно, что завод охвачен пожаром только частично. Гордость сирийской промышленности, один из важнейших объектов страны лежит в развалинах. Я осторожно бросаю взгляд на Ибрагима. Его лицо как будто окаменело.

За Хомсом ехать стало трудно. Дорога на Дамаск забита гражданским транспортом. Мы долго ждем. Ни у кого нет желания разговаривать. Наконец можно ехать дальше. Длинная цепь автомашин протянулась к югу. Очень утомительно так медленно двигаться. Мы пересекаем плоскогорье. Слева простирается кажущаяся бесконечной каменистая земля Сирийской пустыни. Справа тянутся отроги Антиливана. Перед нами снова пробка. В небе появляются несколько точек. Они быстро увеличиваются. Сомнений нет: это самолеты. Они летят вдоль шоссе, прямо на нас. Вдруг вспыхнули желтые огни. Ибрагим толкает меня. Вылезай, живо! Израильтяне!

Одним прыжком приземляюсь в придорожной канаве. Действительно, бандиты обстреливают нас из пулеметов. Над нами пролетают две или три тени. Некоторое время я лежу еще в канаве, но опасность, кажется, миновала. Только теперь замечаю, что прыгнул в крапиву. Лицо и руки в крови. Но могло быть и хуже. В нескольких сотнях метров от нас горят машины. Одного мужчину ранило в плечо. Грозящие кулаки вздымаются вверх. Проклятия звучат все громче. Мы снова садимся в машину.

Через час-полтора пути нас останавливает армейский патруль. Солдат обращается к Ибрагиму. Тот кивает.

— Нам нужно проехать несколько километров в пустыню. Там лагерь палестинских беженцев. Несколько израильских самолетов — вероятно, те, что обстреляли пас, — бомбили и лагерь. Должно быть, там много убитых и раненых. Нас просят взять нескольких раненых в Дамаск.

Конечно, я согласен. Едем по каменистой местности. Колонна автомобилей оставляет позади себя длинный хвост пыли. Мы вынуждены поднять стекла, хотя очень жарко. Я с трудом различаю движущуюся перед нами машину.

Г-н Рифаи, почти все время молчавший, неожиданно откашливается.

— Я знаю дорогу, я знаю лагерь! — говорит он и добавляет: — Я прожил там семь лет.

От неожиданности я быстро поворачиваюсь к нему, — Я уже говорил вам, что я палестинец. Родился под Хайфой. В сорок восьмом году, когда мне было шестнадцать, меня и моих родственников изгнали. У родителей было небольшое хозяйство, — в основном апельсиновые плантации. Потом семь лет я провел здесь, в этом лагере, мерз И голодал вместе с родителями, братьями и сестрами. Трое моих братьев родились здесь, двое умерли. У старшего брата и его жены родились здесь дети в примитивных палатках, которые вы сейчас увидите. Уже перед израильской агрессией шестьдесят седьмого года так жили более миллиона человек: семьсот тысяч в Иордании, триста тысяч в районе полосы Газа, сто шестьдесят тысяч в Ливане и свыше ста тысяч в Сирии, большинство не могло найти работу. Едва лишь четвертой части палестинцев удалось покинуть лагерь. К ним отношусь и я. В Сирии живут мои родственники. Они взяли меня к себе. Но большинство обречено на существование в этих палатках. Это безрадостная жизнь — без всякой перспективы, можете мне поверить!

Вдали показались первые палатки. Еще немного, и мы у цели. Лагерь большой, здесь наверняка живет несколько тысяч человек. Уже издалека видно, как во многих местах к небу поднимается дым. Когда мы подъезжаем ближе, то видим картину, которую трудно передать. На площадке лежат несколько десятков убитых — мужчин, женщин, детей, окруженных большой толпой. Пронзительные вопли женщин потрясают. Полные гнева клятвы и проклятия обрушиваются в адрес убийц. В лазарете работает один врач, несколько человек помогают ему. Нет ни одеял, ни перевязочного материала, ни медикаментов. Мы берем в машину женщину с ребенком — ему, должно быть, лет семь. Когда я уже собираюсь отъехать, в машину втискивается мужчина. Он не ранен, и я отказываюсь его взять. Начинается горячая словесная перепалка.

— Это отец ребенка — говорит г-н Рифаи, пересаживаясь вперед. — Возьмите его!

Я подчиняюсь, хотя, конечно, разумнее было бы взять еще одного раненого. Но ничего не поделаешь. Я осторожно трогаюсь с места. Женщина и ребенок беспрестанно жалобно стонут. Мужчина молчит. Его лицо ничего не выражает, словно он не понимает, что происходит вокруг. Еду очень медленно. Женщина, кажется, потеряла сознание. Остановить машину? Ибрагим отрицательно качает головой. Что мы можем тут сделать! Наконец приехали в Дамаск. Первая больница, к которой я подъезжаю, переполнена, следующая — тоже. Сворачиваем к казарме, где прямо во дворе расположился полевой лазарет. Вокруг лежат раненые. Я останавливаю машину. Мужчина выходит, хватает ребенка и несет его в палатку. Две девушки в форме, наверное студентки, поднимают женщину и уносят ее. Ибрагим и г-н Рифаи прощаются. Когда я наконец оказываюсь в своей квартире, у меня едва хватает сил раздеться и лечь.

Двумя неделями позже война окончилась. Замолчали орудия. Мы сидим в квартире Хасани знакомой компанией: хозяин дома, его сын Ибрагим, его двоюродный брат Юсеф, Ахмед, г-н Рифаи и я. Тема… может ли быть она иной, кроме войны?