Джули Пауэлл - Путешествие мясника

1 matambre весом около 2,3 кг (Найти его будет почти невозможно. Обратитесь к Джошу или просто купите стейк из пашины. Хотя это, конечно, совсем не то.)

2 л молока

2 л воды

соль и перец

1 1/2 стакана томатного соуса

2 стакана тертого сыра моцарелла

начинка для пиццы на ваш вкус

Положите matambre на разделочную доску жирной стороной кверху. Срежьте излишки жира, но ни в коем случае не весь.

На плите вскипятите молоко и воду в кастрюле, достаточно большой для того, чтобы в нее поместилось мясо. Когда смесь закипит, положите в нее matambre, убавьте огонь и варите 30 минут.

Разведите огонь под грилем; угли должны хорошо раскалиться.

Через 30 минут достаньте matambre из кастрюли и хорошенько осушите. Посыпьте солью и перцем. Поместите на гриль жирной стороной вниз и готовьте до появления коричневой корочки, то есть около 10 минут. Переверните мясо и готовьте еще 10 минут.

Пока постная сторона поджаривается, выложите на жирную томатный соус, моцареллу и начинку для пиццы: перцы, лук, пепперони, черта в ступе — все, что хотите. Если сделаете все правильно, то вы, возможно, поверите, что Бог существует и что Он — итальянец. Накормить тем, что получится, можно столько же человек, на скольких вам хватает одной большой пиццы.

И заметьте, с matambre все только начинается. Кроме него в меню еще масса потрясающей еды. И главное, разумеется, стейков. Любой традиционный parrillas предлагает их шесть или восемь наименований. Я хорошо подготовилась к поездке и потому знаю, что надо выбирать — bife de chorizo, классический аргентинский стрип-стейк. Туристы, разумеется, предпочитают более дорогой lomo, то есть стейк из вырезки, но я отношусь к этому чересчур нежному, невыразительному мясу с профессиональным снобизмом.

Меня обслуживает молодой официант с тоненькими усиками. На ломаном английском он интересуется, откуда я приехала и оценила ли по достоинству Буэнос-Айрес. Ко мне он относится несколько покровительственно — что, как я уже поняла, неизбежно, если в этой стране женщина обедает в одиночку. Такое обращение, словно перевертыш, напоминает мне Д. и то, как непринужденно и уверенно он флиртовал с привлекательными официантками в дорогих ресторанах, заставляя меня ревновать и гордиться им одновременно. (Одно дело, когда я вспоминаю Д., лежа в постели, сознательно вызывая мысли о нем, — я заслужила эти мучения. Но какого черта он то и дело возникает у меня в голове посреди приятного обеда и диалога с симпатичным официантом?!) Когда я заказываю стейк jugosa, юноша смотрит на меня с сомнением — так же было, когда я попросила целую бутылку вина. К этому я успела привыкнуть. В первые дни своего пребывания в Буэнос-Айресе я заказывала стейки a punto (средне-слабой прожарки), и официанты никак не желали верить, что туристка, тем более женщина, готова есть мясо, не пережаренное до потери всякого вкуса. Тем не менее ни один из них и глазом не моргнул, когда я заказывала criadillas, а это бараньи яички, к вашему сведению.

Я еще раз повторяю свою просьбу: «Si, jugosa, рог favor». Официант пожимает плечами, улыбается, доливает мне вина и идет выполнять заказ.

Стейк, когда он его приносит, оказывается божественным: сочным, бесконечно ароматным, в меру упругим, с восхитительным золотистым ободком жира вдоль одного бока.

К тому времени, когда я допиваю остатки вина и завершаю свой обед чашечкой эспрессо, в ресторане становится заметно тише. Мне наконец-то удается вписаться в местный график. С той только разницей, что все эти довольные жизнью аргентинцы, заправившись львиными дозами протеина, двинут сейчас в танго-бары, на дискотеки или вечеринки и не уснут до рассвета, а я, немного пьяная (после двух выпитых за вечер бутылок можно было быть и пьянее, но, видимо, сказываются ирландские гены и привычка к крепким напиткам) и усталая после целого дня мясного туризма, отправлюсь домой и лягу спать. Официант, которого, как я выяснила, зовут Марко, не спешит отходить от моего столика.

Он рассказывает мне, что родился в Ла-Бока, рабочем районе на юге города, эпицентре аргентинских футбольных страстей. Там находится футбольный стадион, а дома отличаются кричащими расцветками: местные жители красят их в цвета своих любимых команд. Мне уже не раз говорили, что, поскольку я уж приехала в Аргентину, то просто обязана посетить футбольный матч, но, учитывая мою спортивную фобию, я сомневаюсь, что сделаю это. Тем не менее я с энтузиазмом киваю, пока Марко рассказывает мне о командах и игроках, обещаю ему, что при первой возможности схожу на игру, и даже не протестую, когда он предлагает лично показать мне все достопримечательности своего района. Вместе со счетом он приносит мне визитную карточку ресторана, приписав от руки свое имя, номер телефона и слово «танго».

— Я еще учу танцевать. Вы знаете, что такое танго?

Американская Дама сдержанно улыбается:

— Разумеется знаю. Но танцевать танго я не умею.

— Я вас научу. Позвоните мне. Ладно, Джули?

Я кладу карточку в карман и киваю, хотя точно знаю, что не позвоню.

Домой меня везет молчаливый пожилой таксист в берете, как у gaucho. Всю дорогу я смотрю в окно и, возможно, под влиянием сытного обеда впадаю в приятную меланхолию. Я немного жалею себя, такую одинокую, и наслаждаюсь этой жалостью, которую не портит даже чувство вины: я нисколько не хочу, чтобы Эрик был здесь, со мной. Это не значит, что я по нему не скучаю, но мне определенно больше нравится скучать по мужу, чем быть с ним.

Разумеется, каждый раз, проведя время с другим мужчиной — чаще всего с Д., но не только с ним — я тут же вспоминаю, что люблю своего мужа всем сердцем, внутренностями и спинным мозгом. («Всем, от глазных яблок до кишок», — сказал бы Спайк, а он, хоть и был крашенным перекисью вампиром из культового сериала, в любви-то уж точно разбирался.) Толстые бразильские джентльмены, глуповатые официанты и даже Сантьяго — все они лишь подтверждение того, что Эрик — это что-то совсем другое, исключительное.

Я сознательно употребляю слово «исключительный», а не «особенный», потому что особенным считаешь каждого, кого любишь. И Эрик тоже особенный, потому что у него так часто появляются безумные идеи, которые, если подумать десять минут, кажутся уже не безумными, а блестящими. И потому, что он терпеть не может свои брови (хотя брови у него фантастические) и вообще не представляет себе, насколько он красив; и потому, что он так сильно увлекается такими разными вещами: от идеи объявить Фрэн Дрешер национальным достоянием до попыток разоблачить всемирную сеть музейных мошенников. И Д. тоже кажется мне особенным, потому что он с таким невиданным жаром трахает меня, и дрочит левой рукой, хотя ест правой, и потому что я обожаю его грязные шутки и многозначительную ухмылку, и то, как он заставляет меня смеяться, даже когда нудно рассуждает о каком-нибудь никому не известном режиссере или забытой рок-группе восьмидесятых, и потому что он постоянно носит всего два свитера, и походка у него неторопливая и ровная, будто он не идет, а скользит по рельсам.