Дмитрий Григорьев - На плечах Великого Хималая

Что же касается темных очков, то к концу путешествия они стали материализовываться в самых неожиданных местах. Но Сергею они уже были не интересны.

Обед и ужин в ашраме проходил по расписанию, которое висело возле дверей кухни. Мы пришли на пару часов позже официального обеда, но нас накормили и напоили горячим чаем. Крайне простое тали (рис — дал — овощи) показалось Тоне невкусным. Впрочем, мы были в том месте, где останавливаются настоящие саньясины, а им не важно, какой вкус и запах у пищи — такие мелочи не должны их отвлекать. Затем нам показали наши апартаменты — комнату с заколоченными окнами, на полу которой валялись матрасы. А рядом стопкой лежали теплые одеяла. Стоило это 250 рупий с человека, причем в плату входили обед и ужин. Для жилья на высоте 4 тысячи метров это вполне приемлемые условия и хорошая цена. Пока мы размещались, в ашрам пришли две американки, Кэтрин и Келли, и одна из них предложила вечером пойти к местному бабе, сказав, что тот очень красиво поет.

Вечером мы гуляли вдоль Ганги. Небо было затянуто тучами, по склонам ползли облака, грозившие то ли пролиться дождем, то ли рассыпаться снегом. Мы повернули в сторону поселка, миновали камень с указателем «Welcome for Bhajan Kirtan» (бхажаны и киртаны — религиозные песнопения в индуизме) и оказались в палатке у Рам Бабы (так его назвал один из европейцев на своем сайте, у меня же в блокноте твердой неукуренной рукой записано: Двидрас Баба), немолодого бородатого человека в очках. Собралась довольно интернациональная компания: один израильтянин, один немец, две американки и шестеро граждан России. Баба читал проповедь, суть которой сводилась к тому, что в каждом имени есть имя Бога, а значит, в каждом изначально — Бог. Проповедь перемежалась красивыми песнями, у него был несильный, но чистый голос, и он великолепно аккомпанировал себе на таблах. В полутьме я видел лишь вспыхивающие в такт музыке стекла очков, отражающие свет от входа. Снаружи шел дождь.

Далее он попросил каждого из нас рассказать о своей религии. И тогда Тоня прочитала молитву «Отче Наш», писатель Носов рассказал об Иисусовой молитве и о странниках, которые повторяли ее десятки тысяч раз, чтобы она вошла в сердце и звучала там постоянно, а я прочитал стишок собственного сочинения, который Тоня перевела на английский. Звучал он так:

Баба в ответ рассказал о своем учителе. Это был религиозный человек из небогатой семьи, у которого не было возможности приехать к Ганге и совершить пуджу. И он попросил своего друга сделать это за него.

Когда друг опустил приношение в Гангу и кораблик из листьев с подношением и горящим светильником на борту отправился по течению, из воды вдруг появилась рука, которая сначала подняла его, а затем утянула под воду. Это был знак, благодаря которому учитель нашего Бабы оставил земные дела и стал саньясином. А впоследствии известным гуру. И это была его дхарма, его предназначение.

Затем Баба запел удивительно красивый бхажан, посвященный Ганге, а мы подпевали ему. Получилось хоть нестройно, но дружно. Потом на улице окончательно стемнело, и, включив фонарики, мы вышли под моросящий холодный дождь. И если бы не шум Ганги, можно было легко представить, что мы находимся в петербургском пригороде поздней промозглой осенью.

Ужин оказался похожим на обед, но он собрал в три ряда на полу всех обитателей ашрама, среди которых были (судя по виду и шиваитским тилакам на лбу) очень серьезные товарищи. После коллективного пения мантры мы получили на тарелках из прессованных листьев набор, идентичный дневному, — рис — овощи — дал.

Плюс чапати. Носов строго следил за исполнением правила правой руки. Когда я случайно прикоснулся к чапати левой, по руке не врезал, но посмотрел со значением.

Ночью мы долго не могли заснуть. Дождь, который вечером лишь накрапывал, разошелся в полную силу.

На потолке горели ярко-зеленые огни — словно огромные звезды заглядывали сквозь крышу, хотя снаружи было пасмурно. Судя по яркости, это были не насекомые — да и откуда взяться светлячкам на такой высоте. Вспомнили и про огни святого Эльма, и про датчики солнечных батарей, которые мы видели днем на одной из крыш. Однако утром никаких приборов ни на потолке, ни на крыше не нашли.

Мне снились молитвы — я лежал на спине под безоблачным темно-синим небом, несказанные слова разворачивались длинными лентами в воздухе, закручивались по спирали, таяли. А я всю ночь повторял словно мантру: «Господи, помилуй меня…» И стоило мне остановиться, как по моему лицу кто-то пробежал. Я вскочил и, видимо, закричал, потому что все проснулись. Это оказалась обычная мышь. После я уже не мог заснуть и слышал, как она с сотоварищами шуршала в наших вещах. Полакомиться им было нечем. К их шуршанию примешивался храп Севы.

Тоня рассказывала, что ей тоже снились удивительные сны. Снилось, что она умерла и оказалась где-то внизу, под землей, в полуразрушенном храме. Причем умершие могли общаться с живыми через колодец, и она разговаривала со своим бывшим мужем. Из этого места не было выхода, и все, кто находился в нем, пребывали в нем вечно. Тоня встретила многих знакомых, в частности своих коллег, и ей пришла мысль, раз мы здесь вечно, почему бы не сделать свое издательство.

Второй ее сон был не менее странным: «Я обнаружила себя сидящей в позе лотоса возле храма и подумала: надо же, раньше не могла сделать этого, а теперь могу. А потом вдруг увидела, словно со стороны, что у меня выбиты колени, сломаны нош и сложены, а руки переломаны и распяты, но при этом я улыбаюсь. Только улыбка вырезана на лице ножом».

Утром погода наладилась, и как только рассвело, мы, оставив большую часть вещей в ашраме, продолжили путь к леднику Гомукх. Свое название он получил за сходство с мордой коровы (Goumukh или Gaumukh, от gou — «корова» и mukh — «лицо»). Ганга широким потоком вытекает из ее рта. Было довольно прохладно, к тому же мы, предупрежденные интернет-статьей человека, заставшего в июне возле ледника пронизывающий ветер и колючий плотный снег, надели свитера и куртки. Но нам светило солнце. А если что и падало сверху, то мелкие камни из-под копыт диких горных коз, пасущихся над тропой.

Мы миновали подъем, на котором возле тропы стоял лингам высотой полметра, трезубец Шивы, и флаги, рядом с ним стоял еще совсем маленький лингам, а в стороне — еще один. Сразу три храма!

Лингам — символическое изображение мужского начала, у основания часто имеет круг, символизирующей женское начало, йони. Лингам связан с культом Шивы. Он «мыслится как воплощение жизненной энергии Бога, символ его творящего начала». (Цит. по: Пахомов С. В. Индуизм, йога, тантризм, кришнаизм (карманный словарь). СПб.: Амфора, 2002. С. 128–129.) Существует известный миф, изложенный в Линга-пуране: однажды Брахма и Вишну заспорили, кто из них главнее. Спорили они, спорили, и вдруг перед ними появился огненный столб, уходящий в небо и в землю. Не разобравшись, что это такое, они принялись его колоть, долбить, рубить — все без толку. Тогда решили поискать, где начинается столб и где кончается — кто быстрее найдет, тот и главнее. Брахма в образе лебедя (своей ваханы) полетел наверх, а Вишну (в образе кабана Варахи) принялся копать. И снова безуспешно — у столба нет ни конца ни начала. Когда боги снова встретились, из столба-лингама появился Шива, и они поняли, кто же на самом деле главный среди них.